Нелюбимые

— Одна просьба, Алис, — говорю я, глядя ей в глаза. — Только, пожалуйста, выслушай и, даже если она тебе не понравится, не обижайся, хорошо?

— Хорошо. Какая?

Обвожу взглядом гардеробную и останавливаюсь на стопке с ее джинсами, а затем поворачиваюсь к Алисе:

— Не употребляй. Это хорошим не закончится. Тот пакет, который я нашел и выкинул, — это прямо ту мач сильный. Не делай так никогда, хорошо?

— Макс, я с ним ничего не делала, — неожиданно говорит Алиса. — Я из него ничего не брала. Не волнуйся.

— Стоп, погоди, а что он у тебя тут делал? Зачем он тебе нужен был?

— Я его купила просто, чтобы… — Алиса делает вдох и опускает голову, — у Лехи не было проблем. И все. Я знала, куда его закрутило. Если бы у меня было много своих денег, я бы все купила, чтобы он выпутался. Но… хватило только на пакет.

— Блин, — я сжимаю ее руку и утыкаюсь лицом в свои колени, — прости меня, я думал все время, что ты… Почему вы мне не говорили, что он так залетел?

— Он попросил об этом не говорить.

— Блять, какой идиот, — бью ногой по полу, — и он, и я.

— Прекрати, — Алиса гладит меня по волосам, — хватит уже. Тебе колонку твою положить в чемодан?

— Нет, не надо.

— Мне она не нужна.

— Выброси ее, и все.

К­акое-то время мы сидим молча, и все это время мне кажется, что наши мысли об одном: мы оба вспоминаем прошлое, а потом Алиса говорит, что, возможно, переедет в дом к родителям, потому что там все не будет так напоминать о нас. Я еще раз прошу у нее прощения за все, что сделал, и говорю, что квартира оплачена еще на пару месяцев вперед и за это можно не волноваться, на что она отвечает, что не волнуются только те, кого нет, а она есть. Из квартиры я выхожу спустя час и, стоя в дверях, смотрю на Алису, которая подходит к окну и говорит, что так увидит меня, когда я буду садиться в такси. А после на горизонте сверкает молния.

***

Аня интересуется, во сколько у меня вылет и из какого аэропорта, а потом сразу же рассказывает, что нашла квартиросъемщика и через несколько дней покажет ему жилье. Еще она рассказывает, что общалась с издателем и ей придется сдать номер, но он уже выйдет без ее имени и фамилии. Когда Аня говорит про журнал, ее голос резко становится грустным, и она добавляет, что не так себе представляла свой последний номер. Я успокаиваю ее, убеждая, что этот номер не станет последним в ее карьере. Аня ­какое-то время молчит, словно ­что-то обдумывает, а затем я слышу, как она ­чем-то затягивается, и я удивляюсь тому, что она никогда одна не курила, а только просила у меня затянуться. Когда я рассказываю, как все было, Аня снова затягивается и спрашивает, как мама отреагировала на все, и я рассказываю о том, что она очень хочет поскорее увидеться. Я делаю паузу, а потом добавляю, что она хочет увидеться с нами. Когда таксист показывает на часы, намекая, что бесплатное время парковки заканчивается, я выхожу из машины и беру из багажника сумку с рюкзаком, а потом над терминалом раздается громкий рев самолета, и связь начинает пропадать.

Перед посадкой в самолет до Стамбула я еще раз набираю Леху, но снова слышу автоматический голос, а потом собираюсь с силами и пишу ему: «Брат, я тебя не виню. Напиши мне, пожалуйста». Сообщение уходит, напротив загорается одна галочка — и мне становится плохо от ощущения, что оно никогда не будет прочитано. Когда эти мысли начинают сильно одолевать, в глазах резко становится все размытым, а затем я замечаю женскую кисть, пальцы которой сжимаются в кулак, а потом снова выпрямляются. Так они делают пару раз, а потом голос просит предъявить посадочный билет, и до меня доходит, что подошла моя очередь. Я достаю из заднего кармана билет, и девушка в бежевой форме быстро сканирует его, отрывает корешок и протягивает мне билет обратно.

Я стою между самолетом и терминалом, достаю из кармана джинсовки монету, подбрасываю ее, а когда она падает на ладонь, то сжимаю в кулак и расслабляю кисть только тогда, когда очертания города с каждой секундой становятся все меньше, а после полностью исчезают из виду.

***

Весь полет меня не покидало ощущение внутренней тревоги, я всячески пытался уснуть, чтобы на время забыться, но ничего не получалось. Когда я вышел в туалет, то спросил у бортпроводницы, нет ли ­какой-­нибудь прессы или еще ­чего-нибудь, что можно было бы почитать. Через несколько минут она появилась с протянутой пачкой газет, сверху которых лежал прошлый номер W. Я сразу же отказался от всего, и бортпроводница странно на меня посмотрела, а потом больше ко мне не подходила. В ­какой-то момент я сильно начал замерзать и надел толстовку, а когда открыл шторку иллюминатора, то ничего не увидел, кроме мерцающего огня на крыле самолета. Оставшуюся часть полета в голове всплывали силуэты Алисы, Ани, Лехи и всех, кто меня окружал в Москве. Люди, с которыми я разделял свою жизнь, быстро сменяли друг друга, и, когда я пытался вспомнить хорошее, все резко превращалось в картину пожара, который я увидел, стоя на крыше гостиницы. Та ночь стала последней перед тем, как все начало рушиться.