Нелюбимый

Охваченная каким-то необъяснимым, ликующим возбуждением, она дошла до озера и замерла у кромки воды. На тихий оклик темнота отозвалась легким всплеском. Спустя миг перед Айви вспыхнули золотом Его глаза:

— Ты пришла ко мне. Я ждал…. Так долго, так безнадежно.

— Почему ты не позвал меня раньше? Ты же знаешь, я готова бежать к тебе по первому зову…

— Моя прекрасная Айви, моя дорогая возлюбленная, ты же знаешь, что наши встречи — великая тайна, нарушив которую, мы можем потерять друг друга навеки. Никто, повторяю, никто не должен знать о нас, даже догадываться.

— Я знаю, любимый, знаю, — Айви затаила дыхание, всеми силами пытаясь рассмотреть, уловить черты того, кто смотрел на нее из мрака. — Тогда зачем ты звал меня сегодня?

Золотые глаза погасли на миг, и воздух колыхнулся от тяжкого вздоха, потом Его голос зазвучал вновь:

— Ты должна кое-что сделать для меня, Айви.

— Все, что угодно, — с восторженным придыханием ответила баронесса.

— Ты должна отправиться в Тэсс.

— Зачем, любимый? — удивилась Айви, чувствуя что-то недоброе в прозвучавшей просьбе.

— Чтобы во время герцогской охоты втайне от Фретта Тэсского увести его жену, твою сестру и спрятать ее в древних пещерах, что на излучине реки Чернолики.

— Зачем тебе сестра? — возмущенно воскликнула баронесса, и голосок ее, переполненный проступившей ревностью, эхом разбился о стены пещеры. — Я не хочу ни видеть ее, ни тем более приводить к тебе.

— Ты должна привести Энви, — в глубине золотых глаз блеснул кровавый огонь, а ласковый голос в один миг похолодел и стал твердым, как металл. — И не смей мне перечить. Никогда.

Испугавшись этого жесткого, ледяного голоса, так непохожего на голос возлюбленного, всегда переполненный теплом и любовью, Айви тут же кивнула:

— Хорошо, я сделаю, как ты скажешь! Конечно…

***

Под конец Лазурного месяца праздновали Восхваление Ибрис, когда сотни крестьян поспешили к герцогскому замку, чтобы заплатить годовые сборы.

С самого утра по дороге, по обочинам которой уже зеленела первая трава, грохотали телеги и брели, понурив головы, меланхоличные крестьянские лошади. Везли все, что не доели зимой — крупу, зерно, копченое и вяленое мясо, остатки засушенных с осени фруктов и грибов. Этот весенний налог не играл административной роли, ведь то был обряд, призывающий избавиться от всего старого после зимы и возрадоваться новому с возрожденной из небытия Богиней. Чтобы Ибрис была щедрой, необходимо проявить щедрость самому — так пели в священных гимнах беловолосые толстые жрицы. Но ведь каждому ясно, что кое-как протянувшему зиму крестьянину особыми щедротами не похвастаться, поэтому в качестве даров шло все — даже испорченные и непригодные к еде продукты.

Фретт большой набожностью не отличался и весеннее Восхваление ненавидел. Старинный обряд, вынуждающий господина каждой союзной земли, выступать в роли преемника Богини и принимать дары крестьян, раздражал. Еще бы! Уже к полудню во дворе фреттова замка выросла целая куча так называемых «даров», которые герцог мог назвать лишь одним словом — помои. Там и тут громоздились пыльные мешки с прогорклым зерном, плесневелый хлеб, засохшее камнем копченое мясо — похоже, на случай праздника хитрые селяне припасали все это «богатство» за несколько лет вперед.

Согласно обычаю, Фретт сидел во дворе на высоком помосте, укрытом коврами и украшенном ветвями ясеня. Энви, наряженная в серебристо-голубое платье и белую заячью накидку, была рядом и казалась весьма довольной происходящим. Наблюдая за женой краем глаза, Фретт заметил, каким веселым любопытством блестят ее глаза и не удержался от вопроса.

— Вы выглядите довольной, дорогая. Разве на вашей родине не празднуют Восхваление?

— Празднуют, — едва сдерживая улыбку, ответила Энви, — но не так весело.

Не понимая, чего веселого нашла в происходящем герцогиня, Фретт склонился к ней и вопросительно прошептал на ухо:

— И что же так развеселило вас в этом скучнейшем действе?

— Я думаю, — еле сдерживая смех, ответила герцогиня, — богиня Ибрис задохнется от запаха тухлой тыквы и замучается очищать зерно от мышиного помета. Интересно, эти дарители не боятся получить небесную кару за подобные подарки?

— Думаю, людям все равно, что подумает о них Ибрис. Они приносят дары не из страха или надежды, они просто отдают дань обычаям, — задумчиво усмехнулся Фретт. — Разве у вас в Эдиншире Восхваление проходит по-другому?

— Совсем иначе, — закивала Энви. — Наши крестьяне приносят дары в маленьких берестяных шкатулках, в которых лежат безделицы: — горстка зерна, кусочек сухого мяса или ячменная лепешка. И все продукты отменны — это лучшее, то, что дарят Богине и никогда не оставляют себе.

— Крестьяне Тэсса не столь набожны, как в Эдиншире. Если на вашей родине Восхваление — великий праздник, то здесь, в Тэссе — это всего лишь надоевший полузабытый обычай, — миролюбиво пояснил Фретт, заметив на лице жены озорное выражение:

— Вы считаете, такое можно забыть? — Энви улыбнулась, искоса посмотрев на мужа, а потом красноречиво перевела взгляд на разрастающуюся на глазах мусорную кучу.