Нелюдь

— Так, так, вот он какой, наш маньяк, которого мы ищем без малого пятнадцать лет, — проговорил Смирный, рассматривая с ног до головы задержанного. — А ведь в свое время строил из себя порядочного главу семейства, любящего отца, заботливого мужа. Теперь капкан захлопнулся, тебя от смерти может спасти только чистосердечное признание и помощь следствию.

— О каком маньяке вы говорите? — «удивленно» спросил задержанный. — Этот тот, который убил детей? Я к этому не имею никакого отношения.

— Барагозов, ты, по-моему, еще не понял, в какую ситуацию вляпался, — еле сдерживая себя, чтобы не сотворить с задержанным нечто похуже, стал объяснять Овсянников. — Все козыри в наших руках, у нас достаточно доказательств, чтобы приставить тебя к стенке. А для начала объясни, где ты был вчера с утра?

— В деревне у родственников.

— Врешь, ты там не был! — не выдержав, взревел оперативник. — У тебя изъяли мелкашку* (мелкокалиберная винтовка), из этого ружья ты убил девочек! Еще вспомни, как ты в течение семи лет насиловал свою дочку! Гнида, ты отсюда уже живым не выйдешь, в твоем положении лучше во всем признаться и надеяться, чтобы тебя не шлепнули!

Побагровев от услышанного, у Барагозова забегали глаза, он, вытерев испарину со лба, спросил:

— Дочь у вас?

— А где же еще? — усмехнулся Смирный. — Ни сына, ни дочь ты больше не увидишь. И вообще, какой ты отец? Ты насильник и развратник в отношении них.

— Нет, я люблю их! — отчаянно воскликнул задержанный.

— Любишь, но совсем другой любовью, — поправил его Смирный. — У тебя к ним не отеческая любовь, а плотская, мерзкая, зверская. Ты превратил свою родную дочку в средство для удовлетворения своих низменных потребностей. Более того, ты стал убивать других детей, чтобы утолить свою гнусную сущность. Немногим более шести часов назад мой коллега мечтал пристрелить тебя как бешеную собаку, я его уговаривал не делать этого, а теперь эта мечта передалась и мне, и я еле сдерживаю себя, чтобы не выхватить из кобуры свой пистолет.

— Тогда лучше пристрелите меня прямо сейчас, — проговорил задержанный, низко опустив голову. — Все равно мне не жить.

— Обязательно пристрелим, — жестко бросил Овсянников. — Но сначала ты нам расскажешь все свои похождения за последние пятнадцать лет. Барагозов, заруби у себя на носу — ты уже попался и никогда уже не увидишь свободу, поэтому даже не пытайся юлить и изворачиваться, а спокойно рассказывай, что творил за эти годы. Еще раз предупреждаю: будущее твое — тюрьма и, возможно, стенка палача, поэтому смирись с этим и не мечтай каким-то образом избежать сурового наказания. Поверь мне, если чистосердечно признаешься в своих грехах, то тебе от этого станет гораздо легче.

— Но с этого же года отменили смертную казнь, — пожал плечами задержанный. — Как меня могут расстрелять-то?

— Вот, урод, уже готовился и изучил законы, — усмехнулся Смирный. — Запомни, сволочь, когда тебе дадут пожизненный срок, ты будешь завидовать мертвым, прозябая где-то на Огненном острове* (колония для пожизненно осужденных).

— Ну что, Барагозов, мы обрисовали картину твоего безрадостного будущего, — изложил Овсянников перспективу дальнейшего существования задержанного. — Или ты прямо сейчас начинаешь сотрудничать со следствием, или мы начинаем доказывать все твои преступления, тогда держись в суде — никакого снисхождения не получишь. Итак, гражданин Барагозов, ты готов к даче признательных показаний?

По лицу задержанного было видно, что внутри у него кипит буря противоречий, он с обреченностью утопающего взвешивает в уме все за и против от признаний в содеянном и судорожно решает, идти ли ему на поводу у милиционеров, которые наверняка взялись за него серьезно. Он в душе признавал, что является плоть от плоти классическим маньяком и даже тайком гордился своим предназначением стоять выше остальных людей и вершить их судьбы. Его можно было бы поставить в один ряд с великими маньяками современности, но ареалу обитания этого чудовища были присущи малонаселенность и ограниченные территории, что не позволили ему превзойти своих собратьев из больших мегаполисов и регионов. Будь его воля, он бы стал одним из самых кровожадных убийц, он стремился к этому, но его планы нарушили сидящие перед ним милиционеры, которые сверлили его ненавидящими взглядами, их руки непроизвольно сжимались в кулаки, готовые растерзать маньяка при первой же возможности.

Наконец, вытерев ладонью с лица пот, он заговорил:

— Я все расскажу. Но сначала позовите сюда мою дочь.

Овсянников кивнул Дмитриеву:

— Приведи сюда Ксению.

Когда она зашла в кабинет в сопровождении оперативника, Барагозов вскочил на ноги и, упав перед ней на колени, взвыл по-волчьи:

— Доченька, прости меня за все! Я принес тебе ужасные страдания, теперь мне за это идти на голгофу! Ксюша, прощай, мы никогда больше не увидимся! Запомни, отец всегда будет любить тебя!

Девушка, заплакав, выбежала из кабинета.

Барагозов внезапно обмяк, опустился ниц и остался лежать недвижимо. Дмитриев брезгливо тронул его носком ботинка:

— Эй, ты живой?