Старый сыщик понимал, что их самым бесцеремонным образом отстранили от дела, справедливое завершение которого было целью жизни оперативников и, что в этом кроется какая-то тайна, возможно, связанная с убийствами девушек на даче у Мельчанова. Если будет доказано, что маньяк уже действовал во время тех событий, то могли поднять и дело пропавших девушек, о которых все уже давно забыли. Потому-то Истомин мог отправить Ягелева для дальнейшего расследования дела, чтобы ни одна лишняя информация не просочилась наружу.
— Ладно, Василич, прорвемся, — успокоил своего друга Овсянников. — Поскольку нас в очередной раз отстранили от дела, пойду домой и высплюсь. Утро вечера мудренее.
14
Утро вечера мудренее… Глупей этого утра в энской милиции еще не было. Прибыл Ягелев, начальствующе прошелся по коридорам отдела, прямиком, минуя оперативников, зашел к начальнику и, преисполненный чувством собственного достоинства, положил перед ним на стол лист бумаги, где от руки было написано:
Недавно назначенный начальник милиции, слабый по натуре человек без особых принципов, до дрожи боящийся прокуратуры, заискивающе улыбнувшись приезжему оперу, на письме поставил резолюцию:
—
Теперь доступ к подозреваемому для местных оперативников был закрыт наглухо.
Ягелев же за дело взялся рьяно. Он, закрывшись в кабинете, специально выделенном для него, целыми днями пропадал там вместе с подозреваемым. Местные милиционеры таскали им еду и спиртное, из кабинета периодически можно было слышать хохот Ягелева или подозреваемого. Изредка приезжий опер с Барагозовым выезжали на места, которые указывал подозреваемый, но трупы девочек так и не были обнаружены. Когда таким образом прошло более полумесяца, Смирный и Овсянников поняли, что убийца водит Ягелева за нос и не намерен выдавать места сокрытия своих жертв.
Однажды Овсянников, улучив момент, когда дежурным по отделу заступил его хороший знакомый, ночью в следственном кабинете встретился с Барагозовым. Тот встретил его настороженно, нехотя отвечал на вопросы и вообще не хотел общения с оперативником.
— Почему до сих пор не указал могилы девочек? — спросил его опер.
— Какие могилы? — театрально вскинул голову убийца. — Мне нечего показывать, я их не убивал.
— То есть как?! — опешил оперативник. — Ты же сам рассказывал об этом.
— Ничего я не рассказывал, — мотнул головой Барагозов и громко крикнул:
— Эй, дежурный, отведи меня обратно в камеру. Вам же дано указание, что со мной работает только Юрий Александрович.
Дежурный подошел к собеседникам и развел руками:
— Слава, придется заканчивать разговор.
Скрипя зубами, оперативник покинул следственный кабинет.
Наутро был скандал. Ягелев по доносу Барагозова пожаловался начальнику отдела, что Овсянников пытается помешать «глубокой разработке» обвиняемого и требовал наказать виновных. Руководитель вынужден был объявить дежурному выговор «за допуск постороннего лица к обвиняемому в совершении особо тяжкого преступления», а оперативник отделался замечанием.
— Я, оказывается, «постороннее лицо», — горько сыронизировал над собой Овсянников при встрече со Смирным. — Я — человек, который раскрыл это преступление — оказался лицом, который не имеет к этому делу никакого отношения.
— Говорят, что он начинает отказываться от своих первоначальных показаний, — высказал свои опасения Смирный. — Очевидно, адвокат его надоумил.
— Не только адвокат, — со злостью бросил оперативник. — Как пить дать Ягелев тоже приложил к этому руку. Как мы и думали, дело разваливается.
Поздней осенью, закончив со всеми следственными мероприятиями в городе Энске, обвиняемого этапировали в следственный изолятор области, вместе с ним уехал и Ягелев.
Настал день коллегии областного управления милиции. Руководитель, немолодой генерал, окинув суровым взглядом собравшихся сотрудников в зале коллегии, объявил:
— Сейчас с уголовного розыска выступит подполковник милиции Ягелев, который в городе Энске раскрыл наитягчайшее преступление, совершенное в отношении детей. Юрий Александрович, выходите на трибуну и расскажите, как такое преступление было допущено, и как вы его раскрывали.