Нелюдь

— Я купила, — сказала она. — В киоске там… В церкви продавалась. Я купила, и теперь мы с Юлей читаем. То есть я читаю вслух, а она слушает.

Она вдруг заговорщицки посмотрела на меня своими большими глазами и сказала:

— Ты знаешь, это очень помогает.

— Кому помогает? От чего помогает? — не понял сначала я.

— Раскаяние и молитва очень помогают, — ответила Людмила и заплакала опять. — Я теперь каждый день молюсь по три раза. Молитвенник вот купила там же. Тут очень полезные молитвы есть.

— И давно ты этим увлеклась? — спросил я, стараясь не показать своего отношения к пробудившейся вере у давно знакомой мне женщины.

— Пять раз уже была, — сказала мне Людмила, поджав губы. — Меня подруга первый раз отвела, познакомила там с женщинами. Они теперь ко мне даже заходят. Это у них называется — приходской совет. Как услышали о нашем несчастье, так теперь очень сочувствуют.

— Это они тебе все это рассказали — о грехах родителей, и о том, что раскаяние помогает? — спросил я. Людмила кивнула.

Больше я ничего не сказал, потому что доктора вообще такой народ, что с ними, как правило, лучше не говорить о религии. Еще моя бабушка рассказывала, что ее отец никогда не ходил в кирху. Он был доктором и втайне не верил в Бога. Докторский атеизм всему миру известен.

Так что лучше мне было не высказываться по этому поводу. Я прошел к Юле, которая на этот раз сидела в кресле и сразу узнала меня по шагам. Она была гладко причесана, и на лице ее были темные-темные очки с большими стеклами, закрывавшими глазницы.

Я целовал ее в прохладную щеку, но она не обняла меня в ответ. Только сжала мою руку и немного подержала ее.

Лицо ее при этом было странно-сосредоточенным.

— У тебя есть, что мне сказать? — спросила она неожиданно. — Ты что-то хочешь сообщить?

Я растерялся, это был странный вопрос.

— А почему ты спрашиваешь? — ответил я недоуменно. Юля сидела, подняв ко мне беспомощное, замкнутое лицо.

— Мне так показалось, — сказала она. — Теперь я часто чувствую людей, их настроение. Наверное, у меня открылось внутреннее зрение. Когда у человека исчезает какой-то орган чувств, то у него взамен обостряются другие. У меня больше нет глаз, зато появилось ощущение, что я могу читать чужие мысли и чувства.

— И что ты чувствуешь про меня? — спросил я, ошарашенный. Сегодняшний день, похоже, вообще был наполнен неожиданностями.

— Я почувствовала, что ты что-то узнал, — сказала Юля. — Ты весь наполнен какой-то информацией и не хочешь мне о ней говорить.

Я услышал, как сзади открылась дверь и в комнату вошла Людмила, остановилась за моей спиной.

— Просто мне удалось кое-что узнать о тех мерзавцах, которые сделали это с тобой, — ответил я сдержанно. — Только пока что мы знаем очень мало, поэтому я и не хочу говорить об этом.

— Зачем? — равнодушно произнесла Юля. — Какое это может иметь значение? Папа говорил мне уже, что он предпринимает усилия, чтобы найти их. И тот человек из милиции тоже говорил так же. Он недавно опять приходил, все вновь расспрашивал. И сказал, что он напал на след. Но что толку? Даже если их поймают, мне не станет от этого легче. Даже если их будут поджаривать на костре, у меня не появятся глаза вновь.

Я хотел сказать Юле, что это еще неизвестно, появятся или нет. Меня так и подмывало рассказать ей о Скелете и его идее. Но я не мог этого сделать, потому что отнюдь не был уверен в успехе нашего предприятия и не должен был давать пустых надежд.

— Сегодня мне опять снился сон, — произнесла Юля. — Будто мы все вместе поехали на дачу к тебе, Феликс. Мама, папа и я. И я снова видела всех вас, как прежде. Мы ходили по траве, над нами были деревья, и все это я видела.

Юля помолчала и потом сказала:

— В этом году жаркое лето. Наверное, трава очень зеленая.

Мы с Людмилой молчали. Потом вдруг Юля откинулась на спинку кресла и сказала спокойно:

— Ты как-нибудь отвезешь меня на дачу, Феликс? Мне очень хочется понюхать траву и деревья. И потрогать стволы. Я помню, что у деревьев очень шершавые стволы. Здесь все вокруг очень гладкое, искусственное, — ее пальцы поцарапали полированную ручку кресла. — Гладкое кресло, гладкая бумага, стол, даже постельное белье тоже гладкое. Мне хочется ощутить что-нибудь природное, естественное… Шершавое.

— Конечно, мы поедем на дачу, — произнес я. — Буквально через несколько дней. Я заеду за тобой, и мы поедем. Если хочешь, мы возьмем и маму с папой, чтобы все было как в твоем сне.

— Как во сне не будет, — произнесла Юля. — Во сне я все видела.

Я боялся, что сейчас она опять попросит меня принести ей новую партию таблеток, но она промолчала.

— Давай, я еще тебе почитаю, — сказала Людмила. — А Феликс может посидеть рядом и тоже послушать. Хочешь?

В ее руках появилась толстая Библия, новенькая, в черном коленкоровом переплете.

— Хочу, — ответила Юля.

Библия была заложена закладкой, было видно, что ее читали уже и остановились на каком-то месте.

— Двадцать второй псалом, — провозгласила ровным голосом Людмила и начала читать. Когда она дошла до четвертого стиха и произнесла: «И если пойду долиною смертной тени, не убоюсь зла», Юля прервала ее.