Немец

Когда, согласно традиции, вся компания, включая гостей из Германии, Ивана Никитича со всей семьей, тракториста Валю и его супругу, сидела за столом, дядя Коля произнес первый тост за встречу. Разговор как-то сам собой потек ручьем. Дядя Коля все больше общался с Гансом Мюллером. Ральф переводил с немецкого на английский, Антон резюмировал сказанное на русском. Остальная компания принимала в беседе пассивное участие, периодически прикладываясь к привезенной Антоном водке и нахваливая шнапс от семьи Мюллеров, имевший ходовую в здешних местах крепость и вкусный ореховый аромат.

Периодически дядя Ваня «встревал» в разговор с рассказами, комментариями и вопросами.

— Антошка, погляди, друг-то твой какой спортивный, а? — говорил дядя Ваня, развалившись на стуле, отставив в сторону кубинскую сигару, казавшуюся коктейльной трубочкой в пропитанных мазутом крепких мастеровых пальцах. — А ты что ж пузо наел? Скоро как беременный будешь ходить!

— Дядя Ваня, он там в спортзал ходит каждый день, качается. У них так принято. Тренажеры, штанги, гири.

— Гири, говоришь, — дядя Ваня сощурился и улыбнулся. — Гири, оно вроде как хорошо. Но в поле, конечно, с косой походить — эффективней будет, верно, мать?

— Ой, вот брешет-то, — отозвалась низенькая, крепко сбитая супруга дяди Вани. — Когда ты в последний раз с косой-то бегал?

— А че мне? — приосанился дядя Ваня. — Я еще ничево, хоть куда мужик. Без гирей всяких, слышь, Антон. Скажу тебе вот что, у нас в деревне говорили так: кто с гирей дружен, тому хрен не нужен.

Дядя Ваня озорно засмеялся. За столом заулыбались. Антон постарался перевести сказанное на английский. Жена дяди Вани покрутила пальцем у виска. В общем, веселье достигло апогея.

— А в вашем доме германские солдаты жили? — осторожно поинтересовался Ганс Мюллер у дяди Коли.

— Жили, только не в этом доме, конечно. Этот я сам построил совсем недавно. А вот тут, рядом, у сарайчика, был наш дом. Здесь у нас на постое два немца были. А в соседнем австрийцы жили. У Ивана Никитича четыре «смены» было: немцы, венгры и уж после румыны, по-моему, из национальных частей…

— Не, не румыны, чехи были, из чешской дивизии, — поправил дядю Колю Иван Никитич. — Один шебутной такой, все торговал с матерью. Бывало, пойдет по деревне, у кого-нибудь выменяет платок или кусок сала, а у нас за это просит сувенир. Видать, на родине-то дельцом каким-нибудь был. После, правда, освоились и озорничать стали — не меняли уже ничего, а отбирали. Было дело: немцев встретили тут неплохо поначалу. Народ по большей части-то темный был, гостей незваных принял спокойно. Но уже после, как «гости» стали отступать, дома жгли, а еще бомбили деревни-то почем зря… За партизан мстили, вешали…

— Вы знаете, — с волнением произнес Ганс, — для нас эта война — позор. Что делало СС, мы узнали только потом. Но все равно… Правда, и нам досталось. Союзники Мюнхен разбомбили, в городе живого места не было. Пожары, пожары, а на дорогах дети голодные в слезах, коляски разбитые. Как сейчас помню… Наши убитые по обочинам, никто не убирает… И Дрезден тоже…

— Мы все понимаем, господин Мюллер, — вступил в разговор дипломатичный Антон. — Иначе разве сидели бы тут вместе с вами за одним столом?

— Да, правда, — вздохнул Ганс. — Просто я хотел сказать… В общем, нечего тут говорить. Мой брат Ральф служил здесь, в этих краях, и я не знаю, как он воевал, убивал или нет.

— Война… — вздохнул дядя Коля. — Я тоже воевал, и немцев убивал, конечно. По-разному было. Отец погиб в первые дни войны… Врага жалеть было не принято. Для нас враги вроде как и не люди были. Тут неподалеку, у Победы, раньше эта деревня называлась Плетни, зимой 1941-го года самолет немецкий упал. «Хейнкель» вроде. Так вот, мы с мальчишками прибежали, куртку с летчика сняли, сапоги. Сейчас я даже представить себе не могу, как мы не подумали тогда, что вот он, лежит перед нами, убитый человек. Для нас это были инопланетяне какие-то, совсем чужие существа, как куклы. Кто-то в него из винтовки пальнул, в мертвого уже. Помню точно, что пуля в коленку попала… Для баловства. С возрастом, конечно, стали больше понимать…

— Двужильные люди были, и совсем не сентиментальные, толстокожие люди, — заметил Антон, поморщившись. — Дядя Коля, но ведь здесь, в деревне, вроде бы никого не расстреливали, не вешали. Немцы вели себя нормально, ты же рассказывал?

— Нормально-то нормально, — отозвался захмелевший дядя Ваня, — но по головке не гладили. Да и солдат расстреляли тогда около сельсовета. А Кольку-то тоже хотели расстрелять. Ты расскажи им!

Дядя Коля протестующе махнул на Никитича рукой, предложил гостям еще выпить, но после все-таки заговорил:

— Никитич, конечно, прав — есть чего рассказать. Ведь спас меня один немец, пожалел… Я винтовку нашел там, у леса, в окопах, ну и прятал ее в огороде. А патроны, дурак, дома решил схоронить. Немцы их и нашли…

— Сосед, да это ж не та история, ты про гусей своих расскажи! — не унимался Никитич.

— А чем тебе эта история не та?

— Я ее в первый раз слышу.