Немец

— А я ее в первый раз и рассказываю. Так вот, немец, из тех, что дома стояли, говорит мне: дескать, тебе, парень, капут, и проводит так ладонью у шеи. За оружие у них было строго: расстрел. Приезжали какие-то, скорее всего эсэсовцы, и стреляли. Хотя могли и солдаты расстрелять, если никого поблизости не было. Или полицаи. Наши.

— Скорее всего, это зондеркоманды были, дядя Коля, — подсказал до сей минуты молчавший внук Ивана Никитича, приехавший с родителями погостить в деревне на майские праздники.

— Ну, ясное дело, тебе лучше знать, — улыбнувшись, продолжил рассказ дядя Коля. — Ну и вот, так мол и так, говорит немец, сейчас тебя «пух-пух», расстреляют, дурак ты этакий. И, гляжу, берет патроны и кладет себе в карман. Я смекнул: что-то не так, ведь если патроны у него в кармане, то я могу и не признаться, что в перине их запрятал. А он так мне говорит: «алес», то есть все, свободен. И как даст сапогом пинка под зад, да со всей силы! Немец был, как сейчас помню, здоровый, о притолоку все время бился. Застрелили его, когда наши зимой в деревню ворвались, или партизаны убили — этого я точно не знаю. Помню только, что привезли как-то из лесу на телеге два трупа и похоронили за огородами. Один из них точно этот был, потому что роста огромного.

— Так выходит, немцы тебя два раза пожалели? — Никитич удивленно взглянул на дядю Колю.

— Выходит, так. Потому что другой, товарищ того, что патроны мои спрятал, позвал маму нашу как-то утром, попросил приготовить что-нибудь. Я по-немецки чуть-чуть понимал, но виду не подал. Не хотелось фрица кормить. В Тоболи эсэсовцы всех заживо сожгли накануне, так что я такой был на них злой. Пытается немец что-то мне сказать, а я смотрю, что у пруда за моими гусями солдаты гоняются. Дальше рассказывать долго. Коротко если, я гусей отдавать не хотел, за что их командир приказал этому самому, что у матери просил покушать, расстрелять меня в ракитах. Ну, тот меня и повел. Мать завыла. Я иду, меня шатает, то ли от страха, то ли от удивления. Поставил он меня над окопчиком, а оттуда запах жуткий такой — там наши солдаты неубранные лежат. И кричит мне: «Ком, беги!» Я побежал. И жив остался. Немец меня пожалел, в общем. Война войной, а люди все равно везде были. Вот такая история.

— Странно, — проговорил Ганс. — Слушая ваш рассказ, Николай, я себе ясно представлял, что мой брат мог бы так поступить. Он всегда был добрый, всех кошек и собак в нашем городе подкармливал и почти никогда не дрался.

— Чего он говорит, Антошка? — поинтересовался дядя Ваня.

— Говорит, что его брат хороший был, добрый, не дрался никогда…

— А… так солдат не на ферме выращивают. Все они добрые-то поначалу. А потом, глядишь, начинают озорничать… Ты не переводи ему, это я так, что-то накатывает.

— Кто же теперь поймет, — отозвался дядя Коля. — Ваш это был брат или кто другой? Ни лиц, ни имен их я уже не помню. Того, большого, вроде звали Герхард… Точно, Герхард. Слышал, когда они между собой общались. А имя другого забыл. Их у нас в деревне стояло человек сто. И всех мы, извините, называли «фрицами». А они нас звали не иначе как «иванами». Тоже всех.

Глубоко заполночь, когда необычайно теплый для этого времени ветерок доносил с огорода ароматы первых трав и разгонял стайки проснувшихся мошек, Ральф и Антон любовались русским звездным небом. В здешних краях, при полной темноте (в деревне тьма была кромешная, фонари не горели, а вкручивать в них лампы было неразумно — они исчезали в одночасье), Млечный Путь пролегал по небосводу нереально плотным тюлем из звезд.

— Milky Way, — сказал Ральф.

— Млечный Путь, точно, — отозвался Антон. — Нигде ничего подобного я не видел.

— Да, в этой местности звезды совсем не такие, как у нас в Баварии. Тут они словно дальше от земли, но при этом их больше. Я еще в прошлый раз заметил. А вот, к примеру, над Гавайскими островами очень хорошо виден Пояс Ориона. Тоже очень красиво.

— Ты отдыхал там?

— Да, и не раз. На Биг Айленде, самом большом острове. Чудесное место. Рекомендую. Идеально подходит для медового месяца.

— Если только с тобой, — усмехнулся Антон.

— Или лучше все-таки с Ритой, а?

— Думаю, с Ритой у меня все, — ответил Антон. — Сам подумай, разве может быть у нас что-нибудь серьезное? Так, мимолетное увлечение.

— Совсем недавно ты по-другому говорил и, как мне кажется, по-другому думал.

— Я часто о ней вспоминаю, но что толку?

— Не знаю, на твоем месте я бы не сдавался.

— Вы что, сговорились? Даже дядя Саша, и тот мне намекал: «Не упусти, хорошая девушка»… Откуда мы знаем, хорошая она или нет?

— А тебе-то самому как кажется?

— Честно? Мне кажется, лучше ее нет и не будет. И я не имею понятия, отчего так! У нас в России самые лучшие девушки, все в мире это признают. Даже ты, когда мы искали твоего дядю и было, мягко говоря, не до того, поминутно заглядывался тут на каждую вторую…

— Правда?

— Да ты сам этого не замечал, но со стороны виднее. И умницы все, и свои опять же. Но Рита, она особенная. Ладно, ничего не поделаешь. Зато ясно теперь, что я не женюсь никогда.

— Это ты брось.