Немецкие крылатые выражения

Природа намеревалась сделать женщину вершиной творения, но ошиблась глиной и выбрала слишком мягкую.

Набожным восторгам предаваться безмерно легче, чем творить добро.

Знай, слабый человек, хоть он подчас
Того и сам не ведает, охотно
В восторженном безделье пребывает,
Чтоб только добрых дел не совершать.

Не все те свободны, кто смеется над своими цепями.

Не может быть великим то, что не правдиво.

Птицу можно поймать. Но можно ли сделать, чтобы клетка была ей приятнее вольного воздуха?

Равенство – самая прочная основа любви.

В некоторых случаях женщина намного проницательнее сотни мужчин.

Горячая лошадь вместе со всадником может сломать себе шею как раз на той тропинке, по которой осторожный осел идет не спотыкаясь.

Если б люди всегда думали об исходе своих предприятий, они бы ничего не предпринимали.

Если глупец и подаст невзначай хороший совет, то выполнить его следует умному человеку.

Лихтенберг Георг Кристоф (1742—1799) – выдающийся ученый и публицист

Бывает состояние… когда присутствие и отсутствие любимого человека одинаково трудно вынести; во всяком случае, в его присутствии не испытываешь того удовольствия, которого можно было бы ожидать, страдая от его отсутствия.

Быстрое накопление знаний, приобретаемых при слишком малом самостоятельном участии, не очень плодотворно. Ученость также может родить лишь листья, не давая плодов.

Большинство людей больше живет по моде, чем по разуму.

В характере каждого человека есть нечто такое, чего нельзя сломать: это костяк характера.

Гордость – благородная страсть – не слепа по отношению к собственным недостаткам.

Этим отличается надменность.

Два всадника, сидя на одном коне, дерутся друг с другом – прекрасная аллегория государственного устройства!

Девиз: стремиться найти истину – заслуга, если даже на этом пути и блуждаешь.

В каждом человеке есть что-то от всех людей.

Влюбленный в самого себя в своей любви имеет, по крайней мере, то преимущество, что у него никогда не будет много соперников.

В мире было лишь два человека, которых он нежно любил: первый – самый большой его льстец, второй – он сам.

Во многих сочинениях знаменитого писателя я бы охотней прочитал то, что он вычеркнул, чем то, что он оставил.

Книгой следовало бы, собственно, называть лишь ту, которая содержит нечто новое, все прочие – лишь средство быстро узнать, что уже сделано в той или иной области.

Когда книга сталкивается с головою и при этом раздается глухой пустой звук, разве всегда виновата книга?