Немецкий дом

Ева перевела взгляд на крайний стол, окутанный сигаретным дымом. Она думала о том, что все подсудимые отрицали свою вину вполне правдоподобно. Они казались удивленными, потрясенными, даже возмущенными тем, что кому-то могло прийти это в голову: вот они смотрят людям в рот, ощупывают мышцы, отделяют работоспособных от их родных и навсегда разлучают семьи. Они правдоподобно отрицали, что тут же отправляли в газовые камеры бесполезных в их глазах людей. Ева отложила вилку с ножом. Бывало, по десять тысяч за день. Это показал Павел Пирко, входивший в состав группы заключенных, которые потом наводили на платформе порядок. Ева поискала глазами маленького хитрого человека, который рассказывал все это так весело, как будто описывал увеселительную прогулку по Рейну, но не нашла. Зато в другом конце столовой она заметила Давида Миллера, он торопливо, бездумно закидывал в себя еду и с полным ртом говорил что-то коллеге.

Ева попыталась представить себе: десять тысяч женщин, детей, мужчин. Десять тысяч ослабленных людей, они садятся в грузовик, и грузовик отъезжает. Но единственное, что она могла себе представить, это их надежду на горячий душ и кусок хлеба.

* * *

Эдит, нагруженная грязным бельем, спустилась в подвал «Немецкого дома», где у Брунсов была прачечная. Засунув руки в карманы голубого клетчатого фартука, она стояла перед новой стиральной машиной и следила за первой стиркой. Белый закрытый ящик стучал, качал воду, словно в нем билось огромное сердце. Эдит не могла оторваться, хотя на кухне было полно дел. У нее возникло смутное ощущение, будто эти звуки оповещают о начале чего-то нового. «Точнее, барабанят», – подумала она, имея в виду чудище, которое пришлось затаскивать в подвал трем грузчикам. Раньше она каждый четверг в большом чане варила передники, скатерти, кухонные полотенца, салфетки, помешивала их длинной палкой и наконец вытаскивала мокрое капающее белье из щелочного раствора, от которого слезились глаза. Теперь же она просто стояла, делать ничего было не нужно. Эдит почувствовала себя бесполезной и вздохнула.

Волосы у нее поредели, в них появились седые пряди, тело утратило формы, заплыло, стало мягче, податливее. Иногда по вечерам, прежде чем намазаться кремом, она сидела перед зеркалом и натягивала кожу лица, пока та не становилась гладкой, как прежде. А иногда по неделе не ужинала, чтобы влезть в бархатную юбку. Но тогда на лице появлялось больше морщин. «В определенном возрасте женщина должна решить, кем она хочет стать: коровой или козой». Эту фразу Эдит прочла в одном женском журнале. Ее мать определенно превратилась в козу. А Эдит никак не могла решить. На сцене она могла бы быть и той и другой. А еще возлюбленной, дочерью, матерью, бабушкой. В гриме и парике она могла бы играть леди Макбет, Джульетту, шиллеровскую Жанну Д’Арк…

Ее мысли прервал звук открывшейся двери. Вошел Людвиг в своей поварской куртке.

– Чего ты тут застряла, мама?

Эдит не ответила, и по ее виду Людвиг понял, что внутри у нее раздрай. Как в новой стиральной машине.

– Смысл машины ведь в том, что ты можешь использовать время иначе.

– Я всегда любила стирать, любила перемешивать белье в чане, тереть его на стиральной доске, выжимать, выбивать. Не знаю, смогу ли я привыкнуть к этой штуке.

– Привыкнешь. Ну давай, а то я стою под дождем с картофельным салатом.

Людвиг уже хотел выйти, но Эдит вдруг спросила:

– Может, с ней поговорить?

Людвиг посмотрел на жену и покачал головой:

– Нет.

Эдит помолчала. Барабан в стиральной машине крутился все быстрее. Вум-вум-вум.

– Он сейчас живет в Гамбурге. Торговец, у него большой магазин.

Людвиг сразу понял, о ком говорит жена.

– Откуда ты знаешь?

– В газете было написано. А жена его тоже здесь.

Стиральная машина тихонько зашипела и с хрипом начала откачивать воду. Муж и жена молча на нее смотрели.

* * *

После показаний свидетельницы, которая в тринадцатилетнем возрасте в последний раз видела на платформе своих маму и бабушку, председательствующий судья объявил перерыв до завтра. Ева отправилась в женский туалет, где ей пришлось ждать, пока освободится кабинка. Женщины стояли в очереди, как после театральной премьеры. Только сегодня не было оживленных разговоров о том, кто как играл. Все были сдержанны, вежливо придерживали двери, передавали полотенце, кивали друг другу. Ева тоже как будто ошалела.

Зайдя в освободившуюся кабинку, она закрылась и не сразу вспомнила, что, собственно, собиралась сделать. Затем раскрыла портфель и достала сложенное платье в светлых узорах. Сняла темную юбку, пиджак. В маленькой кабинке было тесно, и она все время ударялась о стенки. Натягивая через голову платье, Ева чуть не упала. Она тихо выругалась и потянулась к молнии на спине, наконец застегнула.