Немецкий дом

В отеле «Интерконтиненталь» тем временем подали третье блюдо. Coq au citron. Цыпленка со вкусом лимона Ева еще не пробовала. Он вызывал ассоциации со средством для мытья посуды, но она не сдавалась. Сначала разговор зашел о каталоге. Бригитта призвала мужчин подыскать тему, которая была бы интересна и дамам. Заговорили об уличном движении, которое уже вообще ни в какие ворота. Бригитта, которая как раз училась в автошколе, назвала учебные поездки невыполнимой задачей. Ева усомнилась в том, что ей самой понадобятся водительские права. Юрген решил, что не понадобятся. Тут Ева заупрямилась и только хотела заявить, что она, может, еще и запишется в автошколу, как вдруг Вальтер Шоорман положил ей руку на локоть.

– Извините, барышня, а вы кто?

Ева окаменела, ее облила волна жара. Юрген, встревожившись, отложил вилку с ножом, и только Бригитта, сохраняя полное спокойствие, сказала Вальтеру:

– Это фройляйн Брунс, подруга твоего сына.

У Вальтера Шоормана был растерянный вид.

– Меня зовут Ева Брунс.

Старик посмотрел на нее будто слепыми глазами и повторил имя.

– У вас есть муж? Дети? Профессия?

– Я переводчица с польского языка.

Юрген посмотрел на Еву и, предупреждая, чуть покачал головой. Но Вальтер Шоорман вдруг кивнул и, наклонившись к ней, постучал указательным пальцем по столу:

– Разумеется. Я навел о вас справки. Вы переводите на процессе в доме культуры.

Ева, беспомощно посмотрев на Юргена, кивнула:

– Да.

– Что это за процесс? – поинтересовался Вальтер Шоорман.

Ева не поверила своим ушам. Неужели он правда не знает, в чем дело? Или хочет ее испытать? Юрген посмотрел на Еву многозначительным взглядом. И Бригитта улыбнулась ей едва заметной, умоляющей улыбкой. Ева попыталась взять небрежный тон:

– Ах, там обвиняют нескольких человек, военных преступников, которые совершали преступления в этом… в одном… в общем, в Польше. Это было давно и… – Ева осеклась на середине фразы. Она почувствовала, что не имеет права в таком легком тоне говорить о процессе.

Но по счастью, высохший старый человек уже вернулся к лимонному цыпленку, будто забыв свой вопрос. Скованные Ева и Юрген тоже продолжили есть.

– Да, война, это было ужасно, – сказала Бригитта. – Но давайте поговорим о чем-нибудь приятном. Дорогой, ты не думал о том, чтобы на пасхальные каникулы пригласить фройляйн Брунс на остров? – Она любезно обратилась к Еве: – Я думаю, это самое прекрасное время, все цветет и…

– От меня вы ничего не узнаете, ничего! – крикнул вдруг Вальтер Шоорман и встал со стула. – Бригитта, мне нужно в туалет.

Ева посмотрела на будущего свекра. В паху расплывалось темное пятно. Бригитта тоже встала.

– Пойдем, пойдем, Валли, все в порядке.

Бригитта обошла стол и вывела мужа из кабинета. Юрген бросил взгляд на шелковую обивку стула, на которой, кажется, следов не осталось. Ева сидела окаменевшая, беспомощная. Бесшумно появился старший официант.

– Можно убирать? – слегка поклонившись, спросил он.

Юрген дал знак рукой:

– Да, пожалуйста.

– Следующее блюдо подать чуть позже?

Юрген посмотрел на него.

– Принесите, пожалуйста, счет.

Старший официант заметно растерялся, но переспрашивать не стал. Вместо этого он кивнул и удалился. Ева попыталась поймать взгляд Юргена.

– Прости, но не могла же я лгать…

– Ева, это вовсе не твоя вина.

Они прошли в гардероб, где встретили у лифта Вальтера и Бригитту. Те были уже в пальто. Все четверо вошли в тесное зеркальное помещение, чтобы спуститься вниз.

– Вы тоже в гараже?

– Нет, мы стоим перед зданием, – ответила Бригитта.

Юрген нажал кнопки напротив цифры 1 и буквы П. Лифт дернулся, больше ничего не почувствовалось. На сей раз Ева смотрела не в зеркала, а на ковер. «Какой печальный конец». Тут Вальтер Шоорман обернулся к Еве:

– Я болен, фройляйн. Поэтому со мной такое бывает.

– Да, понимаю, господин Шоорман.

– Возможно, было бы лучше, если бы вы пришли к нам домой. Там у меня есть запасные брюки.

– Верно, – неуверенно улыбнулась Ева.

Когда двери на первом этаже открылись, они протянули друг другу руки. Прощание прошло быстро, и Ева с Юргеном спустились дальше в подвал.

* * *

В машине Юрген далеко не сразу включил мотор. Он наклонился вперед и, уставившись на неподвижную стрелку спидометра, заговорил о том, что его отец всегда был непредсказуем, болезнь мало что изменила, только вот он уже не контролирует некоторые физиологические отправления организма. В детстве отец мог его поддерживать, хвалить, часами удить с ним рыбу на пруду, а потом ни с того ни с сего унижал и бил. Сын мог задавать ему любые вопросы, но иногда огребал крепкую оплеуху просто за то, что назвал «шикарной» форму штурмовиков. Материнская любовь была надежной, а отец то и дело бросал. Но он пережил войну. И сыну нужно было жить с ним.