Немецкий дом

Ева посмотрела на дома поменьше, рядом с домом главного подсудимого. Что-то ей это напомнило, не само здание, а стиль рисунка – заостренная крыша, кривая дверь, большие окна. Она увидела девочку лет восьми: сидит за столом и толстым карандашом рисует такой рисунок. Детская подруга? Сестра? Она сама? Разве не все дома на детских рисунках одинаковые?

Ева не заметила, как вернулся Давид Миллер в светлом мятом пальто, – все, что он носил, было мятое. Недоуменно посмотрев на Еву, он бесшумно прошел к своему месту, поднял лежавшие там два юридических справочника, быстро пролистал их, опустился на колени, заглянул под стулья. Он ненавидел портмоне и наличные деньги, а документы носил просто в кармане. Давид хотел навестить Сисси и купить для нее в маленьком овощном магазинчике первую клубнику. Но когда собрался платить, то не обнаружил банкноту в двадцать марок, которая точно была утром. Его последние деньги до конца месяца. И здесь он тоже ее не нашел.

Давид встал и опять посмотрел на Еву, которая неподвижно стояла перед планом, как будто ждала, что ее сейчас туда затянет. Светлый пучок волос, круглая спина, мягкие формы под светлым костюмом. «Так себе. Странная девушка. Что она вообще тут делает?» – подумал Давид, а вслух спросил:

– Ева, а вы не могли бы одолжить мне двадцать марок?

* * *

Вечером Еве пришлось помочь родителям. По четвергам господин Патен ходил на вечерние курсы изучения испанского языка. По выходе на пенсию он собирался переехать с женой на Майорку. Людвигу не нравилось ни то ни другое: ни что господин Патен каждый четверг исчезал, ни что через три года ему придется искать человека, который будет стоять за стойкой. За пятнадцать лет совместной работы Людвиг и господин Патен не обменялись и парой слов, не связанных с этой самой работой. «Всем темный „Пильзен“, господин Брунс». – «Модное новшество. Закажу-ка я для начала всего четыре бочонка». Только это и было слышно, исключения можно было пересчитать по пальцам. Они понимали друг друга без слов и слепо доверяли друг другу.

Ева надела темно-синюю, нечувствительную к брызгам пива робу и, встав за тяжелую стойку, принялась наливать из крана пильзенское и лимонад. Она привычно открывала блестящие краны, мыла, полоскала и вытирала стаканы. Улыбалась гостям, перебрасывалась репликами о пожаре в доме напротив, который мог стоить жизни четырнадцати людям, в том числе пятерым детям. Подумать только! Если бы ее отец не проявил такую отчаянную храбрость… и так далее. Ева слушала вполуха, то и дело поглядывая на часы. Минуты до закрытия текли медленно, как смола. Ей хотелось остаться одной, подумать. О говорящем ей что-то мужчине в белом халате. О детском рисунке. Она хотела записать в синюю тетрадку то, что Анна Мазур рассказала о своей сестре, чтобы больше об этом не думать.

К ней подошла Эдит. Как всегда к этому часу, лицо ее пылало. Когда она с размаху поставила на стойку круглый поднос, качнулись серьги. Ева убрала использованные стаканы и поставила полные. Она думала о боли, которую испытывала каждые четыре недели в нижней части живота. Эдит, до того как ее год назад прооперировали, вообще каждый месяц на один день удалялась в затемненную спальню. Скорчившись, лежала на кровати, прижав к животу грелку, и скулила; ее тошнило в металлическое ведро. Эдит мучилась, несмотря на обезболивающие средства. Никакие врачи не вводили ей в матку жидкость, которую намешали химики. Жидкость, которая постепенно затвердела бы в ней, как бетон. Ева, не глядя на мать, сжала губы. Эдит пристально посмотрела на нее.

– У вас с Юргеном все в порядке?

Ева неопределенно кивнула.

– Они пригласили меня на Троицу на свой остров. На четыре дня.

– А вы наконец условились насчет дня свадьбы?

Ева пожала плечами и повернулась к двери, из которой вышел отец. Лицо у него было красное, он чуть согнулся от боли. Людвиг подошел к одному столу, за которым сидела большая оживленная компания. Штраухи были постоянными посетителями. Ева смотрела, как отец пожал руку дочери Штраухов, что-то сказал и все рассмеялись. Девушка покраснела. Может быть, семейство праздновало ее день рождения – двадцать первый. Эдит сняла со стойки полный поднос.

– Не переживай, дорогая, никуда он уже не денется. Ты понравилась его отцу.

И, подойдя с подносом к столу Штраухов, она расставила стаканы и тоже что-то сказала, возможно, иронично прокомментировала замечание мужа. Наверняка про то, как хлопотно иметь дома взрослую дочь. Опять все рассмеялись. Чокнулись. Опуская грязные стаканы в мойку, Ева почувствовала щекой струю прохладного воздуха. Новые гости, открыв входную дверь, вышли из-за темно-красной войлочной занавеси. Это был главный подсудимый с женой. Ева замерла. Вновь прибывшие стояли в дверях и осматривались в поисках свободного столика. В самом деле сегодня в зале было не так «тесным-тесно», по выражению ее отца, как в предыдущий раз, можно было выбрать. Фрау Витткопп, которая как раз убирала освободившийся стол у окна, подняла голову. Она узнала посетителей и подошла к ним с грязными тарелками в руках.