Немецкий дом

Аннегрета покачала головой. Кюсснер подошел к ней, развернул к себе и обнял. Она стояла, словно окаменев, не сопротивляясь. Кюсснер сказал, что подождет до семи, а потом позвонит родителям. Зачем их будить? С таким известием. Аннегрета высвободилась из объятий Кюсснера, поправила халат, погладила его по щеке и сказала, что у нее сложились хорошие отношения с фрау Фассе. Она сама позвонит. И, отвернувшись от Кюсснера, она стала разливать кипящую воду. Он смотрел на ее спину и думал: «Пора».

* * *

Целых сорок пять минут в беседе с директором городской больницы доктор Кюсснер пытался излучать компетенцию и уверенность, хотя происходящее вселяло в него беспомощность и печаль. Он был совершенно вымотан. Вернувшись в свой недавно выстроенный отдельный дом на окраине города, он постоял в прихожей и прислушался к звукам в доме. Дети были в школе, под вешалкой стояли только их разноцветные тапочки. Ингрид, включив радио, занималась чем-то наверху. По радио крутили шлягер, и Ингрид подпевала:

Весь Париж мечтает о любви.

Кюсснер подумал об Аннегрете, ее презрении к любой сентиментальщине, вспомнил, как она насмешливо поморщилась, когда он предложил ей однажды поехать вместе в этот самый город любви. «Романтика – это замаскированная ложь», – сказала она тогда. Он повернулся к зеркалу и увидел в нем усталого человека намного старше своих лет. С волосами Кюсснер простился уже давно. Скоро у него разовьется склероз сосудов, он начнет толстеть и в сорок пять получит инфаркт, как его отец. Тот не был счастлив в браке с матерью.

Пока Кюсснер стоял так в прихожей, по лестнице спустилась его жена с грудой грязного постельного белья – веселенькие цветочки на белом. Она двигалась упруго, энергично. Увидев мужа, улыбнулась. Как всегда, Хартмут Кюсснер подумал о том, что она красива особой, немеркнущей красотой. Чудо, что она выбрала такого среднестатистического мужа, как он. Доктор не улыбнулся в ответ, и жена тоже посерьезнела.

– Что-то случилось?

– Мне нужно с тобой поговорить, Ингрид.

Ингрид положила белье перед дверью в подвал и внимательно на него посмотрела. Она ждала.

– Пойдем в гостиную.

– Мне даже страшно. Что ты еще надумал? Мы же не собираемся еще раз переезжать? Мне так здесь нравится. И детям тоже…

– Да, я знаю.

Следом за недоумевающей женой доктор Кюсснер прошел в гостиную.

* * *

Ева тоже в это утро готовилась к чему-то для нее непривычному. В суде сегодня был выходной, и она без звонка отправилась к Юргену на работу, на фирму Шоорманов. Он пока всего один раз поздно вечером провел ее по путаным коридорам, показал безлюдные помещения, где до потолка стояли упакованные товары, мрачный зал с бесконечно длинными столами и транспортерами, где с четырех утра начиналась рассылка товаров. «Тогда тут гудит, как в улье», – сказал Юрген. Они поднялись по лестнице до самой крыши и стали целоваться под выступом стены, но пошел дождь. В кабинете Юргена капли громко стучали в окно. Ева крутилась в его начальническом кресле, будто ненароком все выше задирая юбку, пока не обнажились бедра и трусики. Юрген вдруг опустился на колени, раздвинул ей ноги и так сильно прижал голову к паху, что стало больно. Но она, затаив дыхание, ждала. Однако через несколько секунд Юрген снова встал и заявил, что им пора.

Сегодня Ева пришла некстати, это она поняла сразу. Он бегло поздоровался с ней, помог снять демисезонное пальто, новое, ярко-красное, и чуть раздраженно спросил:

– Мы ведь договорились на вечер?

Когда Ева села на стул для посетителей, Юрген задал еще один вопрос:

– Что такого срочного?

Его резкий тон сбил ее с толку.

– Мне нужно поговорить, Юрген.

– Хочешь чего-нибудь? Чашку кофе? Но я через пять минут ухожу на совещание.

Ева смотрела, как он занял свое место за широким, черным блестящим столом, будто за защитным валом, и, скрестив руки, принял отстраненный вид. У него глубоко запали глаза. В этот момент он был почти чужим, она видела его будто глазами своих родителей: смуглый, темноволосый, богатый. Юрген заметил ее настороженный взгляд, опустил руки и, улыбнувшись, вздохнул.

– Ну, выкладывай, раз уж пришла.

И она, запинаясь, сначала рассказала о встрече в дамской комнате дома культуры несколько месяцев назад, о своем чувстве, что видела раньше жену главного подсудимого. О том, что ясно помнит человека в белом халате, который показывал ей татуировку с номером и произносил числа – от одного до десяти, она уже в детстве знала их по-польски. О своих неотступных ощущениях, что она как-то связана с лагерем. И под конец о том, что случилось в «Немецком доме». О родителях, которые солгали. А сегодня за завтраком не смотрели ей в глаза…

– Погоди… – До сих пор Юрген не перебивал Еву, но теперь поднял руку. – Почему ты не веришь родителям?

– Юрген, а как же иначе можно объяснить поведение того человека? Они знакомы!

Юрген встал и подошел к стене, где на зажимной рейке в длинный ряд висели эскизы полос каталога.

– Ладно, тогда они не хотят об этом рассказывать.

– И мне на этом успокоиться, что ли?