Немецкий дом

В прихожей они пожелали друг другу спокойной ночи, и Ева медленно пошла по лестнице. С каждой ступенькой она все яснее понимала: ей не нужен совет. Уже несколько месяцев она сидела в одном зале с людьми, которые жили и служили в лагере. Несколько месяцев слушала, что там происходило, денно и нощно. Свидетели произносили все больше слов, голоса проникали в Еву и сплавлялись в хор: это был созданный и поддерживаемый людьми ад. И несколько месяцев она слышала подсудимых, уверявших, что они ничего не знали. Ева не верила. Никто в здравом рассудке не поверил бы. Страх, что родители скажут то же самое – «Мы ничего не знали», – был сильнее нее. Потому что тогда ей придется порвать с отцом и матерью.

Ева шла по коридору к своей комнате, доски скрипели под босыми ногами. Проходя мимо двери, за которой спал Юрген, она остановилась, не раздумывая, тихонько постучала и открыла дверь, различив под открытым окном очертания кровати. В окне начинало синеть темное небо. Ева села на кровать. Юрген спал на животе, под черными волосами она не видела его лица.

– Юрген?

Ева погладила его по затылку, он проснулся и, перевернувшись на спину, сонно спросил:

– Что-то с отцом?

– Нет, но я не хочу оставаться одна.

Тишина, только ночной ветер шевелил занавески. Ева поперхнулась и чуть не рассмеялась: она буквально слышала, как у Юргена ворочаются мозги. В конце концов он приподнял одеяло, и Ева легла к нему. Он обнял ее. От Юргена пахло смолой, мылом и потом. Правой рукой он провел по косе, которую она заплетала каждый вечер. На этот раз Ева еще четче услышала, как бьется его сердце, почти ей в грудь. В дюнах раздался крик. Птица?

– Это птица? – спросила Ева.

Вместо ответа Юрген склонился над ней, коротко и твердо поцеловал ее в губы, лег на нее, развел халатик, поднял ночную рубашку, спустил трусики, свои пижамные штаны, проник глубже между ее ногами, которые она раздвинула, взял свой член, поводил им, выругался, не нашел, потом нашел и яростно проник в нее. Ева затаила дыхание. Юрген двинулся пару раз, ей стало больно, потом он в отчаянии застонал, заскулил и рухнул на нее. Какое-то время тяжело лежал и тихо всхлипывал. Ева опять погладила его по затылку. Тогда он сполз с нее и сел на край кровати. Обеими руками потер лицо.

– Прости, Ева.

Как мальчишка, грубый и беспомощный одновременно. Она провела рукой по его спине, чувствуя, как тепло разливается семя. Будто лоно плачет.

* * *

Давид уговорил Сисси пойти вместе с ним. Они пешком, почти как пара, прошли по пустынным в выходной день улицам к синагоге в Вестэнде. Давид разъяснял, что такое праздник шавуот. Сисси взяла его под руку. На ней был приличный костюм ржавого цвета, а сверху новый лиловый плащ, не подходивший по цвету. Давид всегда говорил о своей еврейской вере так, будто читал по книге. А Сисси не слушала. Она подсчитывала, сможет ли заплатить за среднюю школу сына. Тот хотел еще на два года остаться в школе, чтобы потом пойти учиться на турагента. А ведь Сисси хоть сейчас могла устроить его на обучение к мяснику. Жалованье восемьдесят марок в месяц. «Я не буду мясником! Только через мой труп!» – возмущенно закричал сын. Он не хотел носить резиновый фартук и копаться в падали. Он хотел сидеть в кабинете и продавать поездки в дальние страны. Сисси прекрасно его понимала, но с деньгами будет туго. Все-таки больше, чем сейчас, клиентов у нее не будет, хотя опыт и компенсировал процесс старения. Но как долго?

Давид объяснял, что в праздник шавуот вспоминают дар еврейскому народу Торы на Синайской горе. Зачитывание десяти заповедей возобновляет союз с Невыразимым. В празднике должны принять участие все, кто может, – младенцы, маленькие дети, старики. По традиции в этот день пьют молоко, к которому подают молочные блюда и мед.

– Потому что Тора, как молоко, Сисси. Молоко, которое народ Израиля жадно пьет, подобно невинному младенцу.

– Ах, вот как, – откликнулась Сисси.

Произведя подсчеты, она решила рискнуть. Хоть и потребуется на сто марок в месяц больше. На худой конец она встанет в баре «Мокка» еще и за барную стойку. Ей не нужно много спать.

* * *

В притворе синагоги толпились пришедшие на богослужение члены общины. Стены украсили березовыми ветвями и пестрыми лентами. Мужчины надели праздничные кипы, женщины – воскресные наряды и шелковые платки. Дети едва дышали от собственной благопристойности. Атмосфера была оживленной и радостной. Раввин Рисбаум, серьезный человек с открытым взглядом, который в последние месяцы помогал Давиду искать ответы на все его вопросы, связанные с верой, тепло с ним поздоровался, внимательно посмотрел на Сисси и кивнул ей. Давид надел фиолетовую кипу. Сисси, с улыбкой указав на свой плащ, заметила, что у них вид, почти как у близнецов. Она хотела пройти в молельный зал, но Давид направил ее на боковую лестницу. Женские места располагались на хорах. Сисси поднялась на несколько ступеней, осмотрела помещение над лестницей, где уже сидели женщины, девушки и маленькие дети и, обернувшись к Давиду, прошипела:

– Но отсюда мне будет видно только стену.

– Такая традиция.