Немецкий дух в опасности

«Идеология и утопия» вышла три с половиной года назад, но за этот недолгий период обстоятельства изменились полностью: перестроилась вся конъюнктура – и государственная, и деловая, и интеллектуальная; чуть ли не звезды на небесах подвинулись. Мангейм и сам с тех пор поменял свои взгляды, как и я поменял свои. Наш автор сблизился теперь с философией (см. его статью «Социология знаний» в «Социологическом справочнике»), я же – с социологией. Мои полемические замечания, соответственно, имеют не только буквальный и актуальный смысл, но еще и смысл анагогический, проспективный, – всякий полемизм должен в конечном счете лучиться заревом иренизма. Вполне, на мой взгляд, возможно, что мы с Мангеймом будем все больше сближаться: в конечном счете мы оба подчинены живым законам социологии знаний и вынуждены им без лишних вопросов следовать. Все в движении, все изменчиво. И этому ходу вещей мы предпочитаем довериться.

Вслед за Мангеймом, я тоже надеюсь, что нынешняя картина мира не застынет, не омертвеет. Мне, впрочем, кажется, что он значительно упрощает проблему «постоянного и изменчивого». С психологической точки зрения это, конечно, понять несложно: в пределах своего личного чувства времени мы – преимущественно или исключительно – воспринимаем и подмечаем момент перелома, преображения, перемены. В теории, впрочем, момент устойчивой неизменности заслуживает того же внимания. Тем не менее многие современные мыслители – к ним относится и Мангейм – несколько простодушно уравнивают перемену со всем драгоценным, а неизменность – со всем негодным. Перемены – это «жизнь» и «движение», неизменность – это «косность» и «смерть». С тем же успехом можно взять и просто переменить полюса: неизменность – нечто устойчивое, достойное («И неизменность наших дней земных предвозвещает образ жизни вечной»); перемена – нечто скверное, слабое, убогое. Гёте думал именно так; и очень многие, несмотря на разнообразие социологических точек зрения, ему в этом смысле вторили и с ним соглашались.

У Мангейма, с другой стороны, предпочтение последовательно отдается опыту современности, так что это становится уже системой, нормативным правилом (вероятно, сам этот подход тоже можно проанализировать с духовно-исторической и, пожалуй, социологической позиции); он отстаивает «динамическое» мышление в пику «статичному». Он заклинает нас не погрязнуть «в застарелых тенетах умственного постижения, не допустимых уже на современном уровне развития». Все «сформировавшееся» у Мангейма немедленно отождествляется с «застарелым» или «тупиковым», каковое, в свою очередь, равняется у него «рационализированному». Он борется со «статичной картиной мира, присущей всякому интеллектуализму». Что ж, все это, по существу, является популярным отражением расхожих жизненных философий 1910 года, которые нужно, в конце концов, рассмотреть основательно. Следует выделить их «застарелые» составные части, а затем от этих частей избавиться, заменив их на что-то новое.

В первую очередь нужно ввести понятие о константности. С его помощью точка идентичности увязалась бы с точкой трансформации; точка «статики» – с точкой «динамики». Это объединяющее понятие, способное в то же время выявлять новые смыслы и поддерживать всю систему. Оно встречается в математике, физике, химии, астрономии; есть у него свое выражение и в органической природе, и в социальной.

Распространившийся сегодня релятивизм еще можно выправить, если только принято будет учение о константах, причем это должны быть константы во всех онтологических сферах. Вполне может оказаться, что как минимум некоторые из тех абсолютных величин, с которыми сегодня не борется только ленивый, на деле окажутся такими константами. Можно сказать, например, что к числу констант уж точно относится разум: формы и проявления могут разниться, но сама сущность разума остается самотождественной во всех возможных преобразованиях.