Немецкий дух в опасности

Разве может прослойка субмарксистских интеллектуалов существовать в невесомости? Наверное, ее возникновение не восходит все-таки к неким географическим, политическим, общественным, родовым, экономическим предпосылкам? Да, она могла, конечно, впоследствии отдалиться от своих первоначал. Но это никоим образом не означает, что она «воспарила» – сословие просто оторвалось от корней и на новом месте тоже еще не укоренилось. Но это, скорее всего, переходная стадия. Свободный полет – это состояние транзиторное. Он порождает «жизненные затруднения». Как только дух (и его носители, интеллектуалы) эти затруднения преодолеет, то, вернувшись к полноценной, подлинной жизни, ему неизбежно придется врастать в какую-то почву. А пока еще длится недолгий момент парящей свободы, есть у духа и время, и возможность решить и выбрать, какую именно почву он предпочтет.

Кто комично полагает, что у него получится вечно парить в облаках, тот прямой дорогой летит в аристофановский Тучекукуевск.

Всю ту критику, которую я уже успел высказать, нужно дополнить еще указанием на практические последствия социологизма, каким мы его знаем.

Примечательно и в высшей степени характерно, что одно из ключевых его понятий – это «деструкция». Разрушение всего устоявшегося, традиционного, вероисповедального, просто любимого: вот импульс – неосознанный? – вот направляющая сила этого мировоззрения. Как следствие, деструкция начинается, естественно, уже в практической сфере: газета Die Tat [«Дело»] недвусмысленно намекает, что деструкторы крепко заняты своим делом; это они восхваляют революцию как «живое выражение силы общества». Вновь мы сталкиваемся с беспомощным и безответственным иррационализмом современной Германии; очень надеюсь, что это окажется однодневной модой, которую назавтра уже даже не вспомнят. Все, что я говорил в этой книге о «революционизме» праворадикальных кругов, все, что я обращал против этого революционизма, в полной мере применимо и по отношению к социологизму, который подается со всех сторон как благая весть для нашей духовной культуры437. Но это еще не конец – нужно сделать и следующий шаг. Зомбарт отвергает революционизм как абсолютное зло, как «люциферианство», то есть богоборчество; мы с ним, разумеется, полностью в этом согласны. Но можно, пожалуй, эту позицию обосновать еще глубже, подвести под нее развернутый теоретический фундамент, – как это сделал Сорокин в своей «Социологии революции» (1928); суть в том, что основание и конечная цель всякой (подлинной) революции есть демонтаж, есть постепенное снятие всех общепринятых ограничений, только которые и способны поддерживать общественную «гармонию». Когда этот демонтаж доходит до таких пределов, что в обществе остаются одни только животные инстинкты, то революция окончательно выявляет свой асоциальный характер и неизбежно сталкивается с мощной реакцией: ситуация требует новых запретов и ограничений, которые теперь уже насаждаются самым жестоким образом.

В Германии нужно срочно развенчивать революционизм в любых его формах и переходить в открытое контрнаступление.

Гуманизм как инициатива

Si nunc se nobis ille aureus arbore ramus

Ostendat nemore in tanto…

[Если бы только с дерева золотая ветвь

нам явилась в этом лесу…]

На слове «гуманизм» лежит школьная пыль четырех столетий. Но в эпоху своего расцвета, в славное Кватроченто, это было головокружительное движение: страстное, подчас неистовое, но при том благородное и гражданственное. Свежая весна духа в осень Средневековья.

Ныне же гуманизм – не только в Германии, но в Германии сильнее всего – находится под угрозой. Под угрозой настолько серьезной, что это уже, как многие говорят, последнее издыхание. Я, впрочем, в смерть гуманизма не верю. По-моему, мы вообще очень уж увлеклись темными пророчествами. Сколько раз европейцы уже приветствовали конец света! Сколько раз и с каким глубоким отчаяньем лучшие наши умы оплакивали досточтимый былой порядок! Сколько раз заходила речь о гибели христианства! Историческая мысль, однако же, фиксирует совсем другое: жизненные силы нашей культуры, унаследованные от древности, видоизменились тысячекратно, но через все перемены они сохранялись и сохранились до наших дней. «Все продолжает двигаться вперед, – как говорил Гофмансталь, – пусть даже в болезненном и неясном виде».

В болезненном и неясном виде пребывает сегодняшний гуманизм. Но эта беда, стоит в ней разобраться, способна еще обернуться возрождением.