Немилосердные лета

Сиренью в устье Старого Арбата
ты снилась мне ночами напролет,
уловленная наскоро цитата
по гамбургскому счету не пройдет,
и нечего спросонок обольщаться,
что возвратилась лучшая весна,
как некогда у нового палаццо
пролив немного красного вина.
Я отменю любимую прогулку –
объявлен туристический маршрут.
Пиленкову былому переулку
недаром имя прежнее вернут.
Стоит толпа у памятного знака,
глядит на полированный гранит.
С причала забежавшая собака
на свежем дерне, не смущаясь, спит.
Что гений места кажет ей, собаке,
в бессмысленном дневном прилюдном сне?
Увы, я засыпаю лишь во мраке –
и наяву нельзя увидеть мне
кузнечика, сложившего подкрылки
на пожелтевших скифских черепках,
апостольника узел на затылке
и четки в нецелованных руках.

Гурзуф

Еще пейзажем кипарис не правил,
когда отмечен Пушкиным Юрзуф.
Шаляпин пел.
В холстах Коровин славил.
И мимо шли Осман или Юсуф.
А девочка Цветаева скучала,
одна, в гурзуфской крепости, весной.
И думала,
спускаясь,
у причала:
ну кто сюда отправится за мной?

Плаж

…идем на плаж, но и там дышать нечем…

МЦ

Как МЦ говорила: плаж…
А по возрасту эта блажь,
впопыхах и с дырой в кармане?
Словно тащат нас на аркане.
Пошути: ветеранский стаж.

Вырывается вздох протяжный:

пойман пинией зверь бумажный,
рвется в небо…
Прорвешься, змей?
День не пляжный, сезон не пляжный.
Крыша выбрана без затей.

Как МЦ говорила: плаж.

Чайка, галька. Любой пейзаж.
Отголоски портовой брани.
Ей, хоть плавало все в тумане,
было ведомо, в чем кураж.

Море морщится. Дети спят.

Ровно пять. Облака. Накат.
Кувыркаются два дельфина.
Приближаясь, слепит машина.
Фары выключи, психопат!

Таня

Она блуждала в смешанном лесу,
и о сухой валежник спотыкалась,
и, узкие лодыжки ободрав,
все ж под ноги упрямо не смотрела,
и, голову задравши к небесам,
увидеть неба слабый лоскуток
стремилась сквозь сомкнувшиеся кроны.

Неправда, что она рвалась туда,

где тайны ремесла уже не тайны,
где ямб уже не может надоесть,
а друг не обойдет на повороте,
и к морю не рвалась, и никогда
не шлялась у заветного обрыва,
чтоб невзначай в пучину заглянуть.

Высокий берег с выжженной травой,

с одной полынью, выжившей к июню,
опять зацвел, сбегают по откосу
дельфиниум, чертополох, шалфей.
И макаронник душными цветами
украсил крону, сирый тамариск
сменив, поблеклый, с патлами седыми.

Я вспоминаю Таню, и смотрю

на дерево, подросшее в руинах
часовни, навещаемой теперь
лишь ящерицей или сколопендрой,
и, жадным пеньем, рвущимся с небес,
подогнана, заглохшею тропою
вдоль брошенного кладбища бреду.

Смоленская типография