Немёртвый камень

Он разомкнул губы и начал медленно, будто в сомнамбулическом полусне выговаривать строчки:

С кем бы мне посидеть под изменчивым небом,

С кем бы мне помолчать о любви и о нежности?

С этой башни земля превращается в небыль,

Растворяясь в безлюдной и звездной безбрежности.

Одиночество — явь. Ожидать нет резона –

Лишь стоять, и молчать, и глядеть в постоянное…

И замерзшие слезы с неласковым звоном

Упадут, не разбившись: они не стеклянные.

Облегченный вздох Бестии, когда она увидела, что глаза Мечтателя становятся более осмысленными, застрял в горле: Экстер читал так, будто его что-то заставляло выговаривать рифмованные строки:

Я — лучистый хрусталь, воплощенная ясность,

Легче камнем прожить: не болит и не греется.

Но зачем, уходя в пустоту и безгласность,

Каменея до сердца, продолжаю надеяться?

Лицо директора исказила гримаса страдания, и последние слова он дочитал, давясь собственным шепотом и чьей-то чужой болью:

Может быть, хоть слезинка с ресницы сорвется

Просто каплей воды, а не искрами зимними?

Может быть, кто ушел — тот однажды вернется,

И прозрачные губы разомкнутся

для имени.

И недоуменно потрогал свою мокрую щеку. Потом виновато посмотрел на Бестию.

Фелла была бледной и перепуганной насмерть.

— Экстер, — глухо проговорила она. — То, что ты читал… было точно не про этого Берцедера. Это… это не его. Ты видел что-то или кого-то? Кого-то другого?

— Наверное, да, — прошептал Мечтатель, который как всегда не помнил ни образа из своих поэтических видений. — Но кого?

* **

Лестница длинная, но натренированые ноги не устают. И ничего, что раннее утро. Какая, в конце концов, разница, в какой фазе радуга?

Сто лет назад надо было сходить, а она — балда эгоистичная. Кристо как-то сказал, что насчет общения она безнадежна. Тут он был прав.

Еще дюжина ступенек, тут одна раскрошилась, перепрыгнуть.

Кристо и Мелита вокруг нее только что не танцевали вчера — всё доказывали, что жизнь хороша. Молодцы.

Они — молодцы. Она — уродка моральная и хуже вещей, с которыми болтала. Раз не догадалась.

Утреннее самобичевание Дары закончилось вместе со ступеньками. Она преодолела последние и сделала еще несколько шагов, оказавшись напротив единственной белой двери. Постучала и дважды спросила: «Можно?» — перед тем, как войти.

С обитательницей этой комнаты вообще хотелось поостеречься, но Дара с некоторых пор ее не боялась. И вошла, хотя так и не дождалась даже утвердительного жеста.

Лори, стоя вполоборота к двери, смотрела в окно. Золотым жаром полыхали ее волосы. Она не взглянула на посетительницу, никогда не смотрела, если приходила Дара.

Они начали пересекаться после того, как Макс пробудил иглеца, когда Ковальски лежал в целебне без сознания. Сначала Дара, если в комнате была Лори, удалялась от двери со скоростью, приличествующей любому обитателю артефактория. Если же возле Макса сидела Дара, а в комнату заглядывала богиня — Лори мгновенно прикрывала дверь и шествовала дальше, ни на что не претендуя.

Только в последний раз, за день перед тем, как Ковальски очнулся, Лори шагнула в эту комнату, не прячась. Дара поднялась, чтобы уйти, но богиня, кажется, на этом и не настаивала, так что артемагиня просто отступила к стене. Она не видела лица Лорелеи, зато видела, как дрогнула рука богини, когда та погладила Макса по щеке. Лори постояла пару минут, глядя ему в лицо, прикоснулась губами к бледному лбу — и вышла, не глядя на Дару, и артемагиня услышала еще тихий звон перед тем, как закрылась дверь. Тогда она наклонилась, пошарила по полу, и в руках у нее оказалось крошечное зернышко — капелька из прозрачного горного хрусталя. Дара сунула окаменевшую слезу богини в карман и вернулась на свое место у кровати Макса.

Когда он очнулся, она так и не сказала ему о визитах Лорелеи, хотя и хотела. Но как бы это звучало: «Макс, а ты знаешь, тут Лори к тебе заходила. Целовала, плакала…» — так что она не решилась.

Но зато начала заходить к Лори время от времени. Просто по наитию. Сидела у нее в ботинках на кровати, застланной неизменно белым покрывалом. Или заглядывала в окно рядом с ней. Или рассказывала о том, что случилось в артефактории важного или интересного, или даже обычного.