Немного о потерянном времени (СИ)

— Да понятно, бл*. Отставить глупости. Принимай дежурство, старлей.

— Есть.

И тишина. Теперь — настороженная.

Выделываться не стал, сделал как «попросили». Отставка там или нет, но что такое приказ мне известно хорошо. Я за это так расплатился, вовек не забыть.

Как и то, что сначала надо думать, а потом… еще раз думать. И только после — делать бл*.

В ночной тиши сначала вскрыл дачный арсенал, а затем, упаковавшись, сидел у изголовья. Наблюдал. Осознавал. Впитывал.

А под утро уже позвонил отец и жизнь, до этого как будто замершая в состоянии сказочного счастья, вдруг резко рванула вперед:

— Сейчас к дальней калитке подойдёт «рядовой Смирнов», Лада его знает. Периметр отключишь после: «Пароль прежний?» — «Трусы на голове!».

— Бать, что за херь?

— Сидите в доме. Едем с дядей Мишей. Держитесь там.

И пошел я будить Ладу.

Кто-то же должен этого рядового опознать.

Все дальнейшее смешалось в дикий сумасшедший хоровод звуков, огней, людей.

Смирнов прибыл один. Уточнил, все ли у нас в порядке. Доложил кому-то по рации: «Объекты в безопасности. Целы оба». А после согласился испить с нами чаю, но только после повторного включения периметра.

— Кто их, маньяков, знает. Может, и не один был, — пробормотал он, глядя, как я выставляю на пульте рабочие параметры системы.

— Поймали? — уточнил я, глядя в окно кухни, на Ладу, накрывавшую чай.

— Ну, можно и так сказать.

— А если без политесов?

Зыркнул на меня хмуро и огорошил:

— А без них херово выходит. Облажались мы все мощно. Если бы с вами вдруг чего — пиз*ц карьере. Еще и присели бы дружно. Возможно.

— В смысле? Чего стряслось-то?

И пришлось тут мне в очередной раз охренеть.

Если кратенько, то они заступили на дежурство. В охранение нарядом из трех человек. Установка от полкана была — в случае вооруженного нападения бить на поражение.

Рассредоточились, обошли периметр. Заценили охранку. Выделили основные пути подхода. Через час, как стемнело, приехала к поселку машина, и водитель из нее ушел в лес.

Они его по фотографии опознали, но так как предъявить ему было нечего, оставалось караулить у ограды.

Еще через час прибыл Степан Тимофеевич. Честь по чести представился. Принят был настороженно, хоть был с документами, лицензией и устным поручением от матушки: «Присмотреть».

После звонка мне батин армейский приятель также отбыл в лес:

— Лучше урода этого до дома не допускать, как бы он там всех не траванул. Или не поджег.

А под утро со стороны старого заброшенного мраморного карьера послышался крик.

Двое из трех дежуривших полицейских отправились глянуть.

На краю обрыва истекал кровью из резаной раны на плече и шее Степан Тимофеевич. Был в сознании. Показал, где искать Бенедикта. Того на фоне белых стен и дна карьера было хорошо видно.

Пока вызвали «Скорую», оказали первую помощь, доложили полковнику о происшествии, прибыла следственно-оперативная группа из РОВД.

Следаки, конечно, что-то там прикинули и выяснили по горячим следам, пока можно было на Степана Тимофеевича поглядеть. Он им глазами и второй рукой чего-то объяснить пытался. Вроде даже успешно.

«Скорая» его увезла, когда он уже сознание потерял. А тут и батя с дядей Мишей примчали.

И мать следом.

Короче, собрались опять.

С нас-то взятки гладки, Моисей Вульфович это быстро следаку объяснил, батя Владлена Изосимовича дернул, и у них какие-то внутренние выяснения начались, а когда стало понятно, кто там, в карьере, то вообще так закрутилось, что нас послали.

Домой, велев не отсвечивать.

И вот теперь на кухне за столом с кружками кофе сидели родители. Я их после отбытия «Скорой», труповозки и ментов еще не видел.

Все Ладу успокаивал.

Сейчас она, напоенная маминым корвалолом и чем-то еще, дремала в спальне, а я пошел за информацией.

И теперь, традиционно, подслушивал.

— Я, конечно, хотела, чтобы он исчез из нашей жизни. Да, но не таким образом, — мама вздыхает и осторожно дует на кофе.

Батя варил. Густой, черный, обжигающий.

— Жалеешь его, да, Марго? — от такого тона кофе вполне может заледенеть, так-то.

Мама поднимает глаза от чашки:

— Сочувствую. Это другое. Он каким-то неприкаянным мне в этот раз показался, хотя обычные его хамство и наглость при нем.

— У него кризис, — отец кривится.

И я очень его понимаю, учитывая все, чего я успел наслушаться.

Пусть Степан Тимофеевич лежит себе в больничке среди восторженных медсестричек и шикарных докториц.

Подольше и подальше.

От мамы.

Эта святая женщина еще и переживает за него, наглеца:

— Ну, может, тогда и эта неприятность на благо? Я чувствую себя виноватой, я же его просила присмотреть. А так, вдруг он полежит, отдохнет, в себе разберется.

— Он-то разберется. В себе. Потом явится к нам с результатами. Видишь ли, моя радость, сразила ты Степу наповал. Пока он еще по привычке сопротивляется, а как только подумает хорошенько, то поймет со всей очевидностью, насколько ты прекрасна, что и жизнь положить к твоим ногам не просто не жалко, но вообще — самое оно. Достойное деяние.

Батя весь, как кот взъерошенный: шипит, глазами сверкает, загривок дыбом.

Мама гладит его по плечу, проводит ладонью по щеке.

А он мурчит бл*!

Натурально, котяра.