Немного света твоего

«Как же бесят её подхалимские улыбочки! Почему никто не видит, что всё это притворство! Называют её «Солнышком», идиоты! Только я знаю правду.»

«Тошнит от её лицемерия! Так бы и стёр эту мерзкую улыбочку. И у меня почти получилось — случайно испортил тряпку, которую она вышивала почти месяц. Наконец-то наше «Солнышко» перестало сиять и кривляться.»

«Как же она достала! Подумаешь, центр вселенной! Все вокруг пляшут и чуть ли не поклоняются. Смотреть тошно! Зато, как она ревела и истерила, обнаружив, своего пуделя, всплывшим в бассейне к верху пузом!»

«Недолго же она горевала по своей псине. Купили новую собаку, и она снова светится — лицемерка!»

«Вчера попугай случайно вылетел в форточку и попал в лапы коту. Жалко, он был ручной, забавный. Но как же она рыдала над его останками! И взгляд был совсем, как на тех картинах. Кажется, у меня есть идея…»

Громов снова зевнул, решив, что от записей несёт детской, максимум подростковой ревностью и инфантильностью. Но через пару страниц они приняли какие-то уродливые, а главное знакомые очертания, и капитан стал вчитываться в анонимные письмена даже с некоторым энтузиазмом.

Автор записей почти как похититель девочек издевался над таинственным «Солнышком», не применяя физического воздействия. Подстраивал неприятные ситуации, выставлял виноватой в глазах родителей, ссорил с друзьями, портил любимые вещи. В общем, пакостил как мог, правда, в основном по мелочам. Масштаб был явно не тот, да и никакого «света» в тексте не фигурировало. Зато присутствовали частые и непонятные отсылки к загадочным картинам.

Судя по периодически упоминавшейся смене времён года, продолжалось психологическое давление долго: не месяц и не два. Заканчивались записи также внезапно, как начались на фразе:

«Она всё чаще плачет, совсем, как на тех картинах… Сегодня просила прийти вечером к бассейну, сказала, хочет серьёзно поговорить. Зря старается, на её штучки я не куплюсь, но к бассейну приду. Это даже интересно…»

Денис закрыл последнюю исписанную страницу и задумчиво побарабанил пальцами по столу, вспоминая подробности недавней встречи с Ромельским. Кажется, у великодушного покровителя нищих и бомжей имеется сестра — о ней говорилось в предисловии к его книге. Какова вероятность, что всё описанное в тетради он проделывал с ней? По тексту многое сходилось — проживание в одном доме, общие родители. Что если он начал ещё тогда, а сейчас лишь продолжает воплощать в реальность свои извращённые фантазии уже с гораздо большим размахом?

Порывшись в материалах дела, Громов нашёл записанный утром номер и набрал его. Плевать, что на часах три ночи, он ведь не спит, значит, и другим по силам оторваться от подушки в интересах следствия.

— Алло, кто это? — раздался в трубке тихий сонный голос.

— Кирилл Фадеев? Следователь Громов беспокоит. Извините, что разбудил, это важно. Вы ведь когда-то помогали прежнему администратору Ромельского, скажите, книги им тоже привозят в качестве пожертвований, как и старые вещи?

— Какие ещё книги? — Фадеев просыпался медленно и не сразу смог понять, чего от него хотят. — Нет, только мебель и одежду. Новые тетради, ежедневники, учебники привозят, а старые книги там не принимают. Кому они нужны?

Значит, писатель солгал ему. Зачем?

— Точно? А всё, что находится в библиотеке на первом этаже это…

— Личная собственность Ромельского. Он сам когда-то хвалился, что ту библиотеку ещё его дед собирать начал. Это же дом его родителей.

— А где они, кстати?

— Нету. Кажется, в аварии погибли. Уже давно, — студент беззастенчиво зевнул в трубку.

— А с его сестрой вы случайно незнакомы? — Громов сам с трудом боролся с упорно атакующей зевотой, глаза слипались, уставший организм брал своё.

— Нет. Я в этом колхозе бывал только из-за матери своей девушки, и ни Ромельским, ни его семейством не интересовался, — Фадеев снова зевнул. — А почему вы спрашиваете?

— Спокойной ночи, — вместо ответа буркнул Денис, отключил телефон и со вздохом отправил запрос в гугл.