Немного удачи

На следующий день, когда солдаты узнали, что они никуда не идут, что сам Эйзенхауэр отказался пускать их, у них появилось несколько объяснений. Корнхилл считал, что Айк[76], видно, знает, что за рекой притаилось большое немецкое войско – все будет как в Кассеринском переходе; возможно, там окажется сам Роммель.

– Роммель мертв, – возразил Фрэнк.

– Ты действительно в это веришь? – спросил Корнхилл. – Я – нет. Ясно же, что это трюк. Просто Айк осторожничает, и правильно делает.

Рубен высказал другое мнение: Айк настолько боится немцев, что не верит собственным глазам. Немцев здесь нет, но раньше они попадались так часто, что должны быть здесь и сейчас. Рубену Айк совсем не нравился – он и раньше встречал подобных ему людей, которые всегда говорили: а что, если, а что, если.

– Разве от такого типа есть толк в бою?

Фрэнк видел, что на самом деле мнения Рубена и Корнхилла не так уж разнятся.

Ну а Фрэнк просто приписал это очередной проблеме с картами – армия почти никогда не знала, куда направляется, и всегда удивлялась, увидев, что перед ней оказывалось на самом деле. Три года Фрэнк относился к приказам сверху со стопроцентным подозрением. Он доверял только Деверсу, а все почему? Деверс говорил: «Мы идем сюда», – и они шли именно туда. Деверс говорил: «Ждите того-то и того-то», – и это сбывалось. Но по слухам, Айк недолюбливал Деверса, и Фрэнк решил, что причина как раз вот в чем: в отличие от всех остальных, Деверс не прятал голову в песок.

1945

Розанна не знала ничего, кроме того, что Фрэнк во Франции, а там очень плохо. Писал ли он? Разрешали ли ему писать? Летом он прислал два письма с Корсики, а осенью еще два – одно из города под названием Безансон (насколько она помнила, были такие кружева), а другое из Лиона. В Лионе он писал про какие-то римские руины. В своих письмах ему мастерски удавалось ничего не сказать. То, что он жив, – это ее дело, а то, чем он занимается, – нет. Она даже не знала, участвовал ли он в так называемой «Битве за Выступ»[77] (о каком «выступе» шла речь, Розанна не понимала). Она надеялась, что нет, потому что «Битва за Выступ» была ужасной; говорили, что когда немцы находили американцев или других союзников, они просто их уничтожали, даже не брали в плен. Они утверждали, что возьмут их в плен, чтобы заставить их сложить оружие, но потом косили всех. Хорошо, что Розанна редко покидала ферму, потому что каждый раз, как она ездила в город, ее спрашивали, как Фрэнки и где он, и Розанне приходилось отвечать, что она не знает. Да, ее брат сначала перестал писать, но потом снова начал и теперь писал каждую неделю, хорошие, длинные письма о том о сем. Иногда они были довольно жуткие. Анджела, которая было слегла, встала с постели и стала перепечатывать письма на машинке, чтобы собрать их в книгу. Она думала, из этого выйдет бестселлер, а по нему, может быть, снимут фильм. «Вот прямо так и снимут», – думала Розанна, но вслух этого не говорила. Каждый раз, когда Анджела или даже ее собственная мать высказывали предположение о том, кто сыграет Гаса, Розанна лишь говорила: «Было бы здорово».

Тем временем Элоиза ушла из газеты и работала в строительном управлении в Сан-Франциско. Она сняла там какой-то дуплекс, а Роза ходила в школу со всякими разными детьми, в том числе неграми, итальянцами и, может, даже японцами, хотя Элоиза об этом помалкивала, а Розанна думала, что всех японцев отправили в лагеря, – в Канзасе был один такой лагерь, Розанна вроде бы слышала о нем, но, может, и нет. Об этом никто не говорил. В Алгоне был лагерь для военнопленных, и еще один в Кларинде, и тамошние военнопленные работали на фермах, но Розанна считала, что Джоуи, Джон и Уолтер и так хорошо справляются. Если бы по соседству жили военнопленные, она бы нервничала.