Немного удачи

– Ты добрая христианка, Розанна, – сказал Уолтер.

Он выплатил долг по кредиту (с трудом) и отложил достаточно семян на весну (с трудом), и они могли продержаться еще год, но откуда взять обувь для детей (да, он уже подумывал о том, чтобы порыться в оставшихся вещах Грэхамов), и как заменить сломанную упряжь, и как нанять кого-нибудь, чтобы поглубже прорыть колодец у дома? Вот уже два месяца Розанна едва выжимала оттуда воду по капле. Уолтер и Фрэнк носили воду из колодца возле амбара, где она еще была, хотя и не в таком объеме, как раньше. Ферма Грэхамов располагалась чуть выше, чем его собственная, и он подозревал, что они уехали не только из-за неурожая кукурузы, но и из-за полностью пересохших колодцев. Их ферма никогда не получала столько воды, сколько соседние.

А еще Уолтер никак не мог представить, что ждет их в новом году. Выпавший около Дня благодарения снег – дюймов шесть, наверное, – подарил ему надежду, но на следующий день лед и дождь тут же уничтожили ее. Потом опять шел дождь, и Уолтер ходил мрачнее тучи, пока в середине декабря не выпало пять дюймов снега, а потом еще дюйм, и еще – снег валил целую неделю, и вот наконец землю укутали двенадцать дюймов снега. Из-за этого им с трудом удалось попасть на спектакль Фрэнки. Когда они добрались до школы, Уолтера поразило царившее там оживление. Да, Фрэнки хорошо пел, но все родители в зрительном зале так рукоплескали ему, будто он – Эл Джолсон[36]. Вряд ли это пошло Фрэнки на пользу, но Розанна была счастлива, и хотя было прямо-таки видно, как растет самомнение Фрэнки, Уолтер не стал портить семье настроение. А снег оставался на месте, не таял, давая земле отдых и надежду.

Уолтер добрался до ручья. Воды было дюймов восемнадцать, вдоль берегов ее покрывала ледяная корка, а ближе к середине темный ручей журчал на фоне светлого льда. В ширину воды было, наверное, футов шесть или семь. Три года назад ручей был три фута в глубину и двенадцать в ширину (хотя это в феврале) и не пересыхал все лето, а в год, когда родилась Лиллиан, вода тянулась от одного берега до другого. В нем можно было плавать, хотя Уолтер не осмелился. Ну, в тот год на юге происходили большие наводнения, и что в итоге лучше? В тот год опять казалось, что он получит хорошую цену, но нет, вышло так же, как всегда. Что-то, размышлял он, возможно глупость, мешало ему понять жизнь, которую он вел.

Впервые Фрэнк услышал слово «коммунист» в день похорон Опы, когда Элоиза приехала из Чикаго домой. Бабушка Мэри и мама стояли на кухне, и он услышал, как бабушка говорит маме:

– Элоиза не коммунистка, это все ее парень.

Фрэнк подошел к тарелке с сэндвичами и взял еще один. Конечно, он сожалел о смерти Опы, ну, в каком-то смысле. Они с Джоуи и Лиллиан успели попрощаться с ним всего четыре дня назад. Мама разрешила мальчикам не ходить в школу, одела их в отглаженные рубашки и брюки, а потом они с папой отвезли их в дом Опы и Омы, где в гостиной стояла кровать. На ней лежал Опа, до подбородка укрытый одеялом, хотя было жарко. Голова Опы выглядела крошечной, глаза были закрыты. Фрэнк едва слышал, как он дышит. Мама подвела их к кровати по одному и велела им взять Опу за руку и сказать: «Прощай, Опа, да пребудет с тобой Господь. Я тебя люблю», – а потом поцеловать его в щеку. Щека была морщинистая и сухая, словно осенний лист. Мама сказала, Опа жив, и Фрэнк решил, что это, наверное, правда, но в то же время он понимал, что этой жизни очень мало и она вот-вот готова оборваться.

Фрэнк ловко умел подслушивать (хотя сам он называл это просто «обращать внимание»), поэтому из отдельных разговоров взрослых много чего узнал об Опе. Тот родился в тысяча восемьсот сороковом, еще до образования штата Айова, прибыл в Америку на крошечном корабле, где даже не было окон, в которые он мог бы выглянуть, сразу после Гражданской войны познакомился с Омой в Кливленде, Огайо, где, судя по всему, все говорили по-немецки, совсем как в Германии. А потом они перебрались в Айову.

Теперь бабушка Мэри сказала маме:

– Что ж, Опа всегда говорил, что лучше уж коммунист, чем агроном. Но он говорил это только по-немецки.

– В те времена коммунисты были другими.

Возможно, Фрэнк и развесил уши, но он стоял с невинным видом у стола, взяв себе два сэндвича с ветчиной и яичный салат, который очень любил. Он протянул руку за улиткой.

Если верить Опе, в Айове он пахал поля ложкой, ползая на коленях, хотя Ома всегда стучала его по колену, когда он это говорил, и восклицала:

– У тебя были Тата и Моска, лучшие бельгийские тяжеловозы в округе!

– Ja, ну, они смотрели на меня и ржали, пока я отлично справлялся со своей ложкой!

И все смеялись над этим. Опа начал с шестидесяти акров («Так много! В Германии ни один простой человек, вроде вашего Опы, не мог бы иметь шестьдесят акров! У большинства было шесть на четыре фута»). Со временем Опа увеличил свои владения до восьмидесяти акров и всегда говорил, что доволен этим. Кажется, дядя Рольф обрабатывал их для него уже лет десять. В какие-то годы он засаживал их травой на сено, а в какие-то – овсом.