Немного удачи

Фрэнк увидел, что бабушка Мэри снова заплакала, и вынес тарелку из комнаты.

– Я всегда так радовалась, что он мой отец. Всегда.

А мама сказала:

– Мы все были этому рады, – и обняла бабушку Мэри.

Элоиза сидела на диване. С одной стороны от нее была Лиллиан, с другой Джоуи. Она играла с ними в «камень-ножницы-бумага», и Лиллиан смеялась. Все трое стукнули кулаками по колену Элоизы и назвали свои ставки. Джоуи раскрыл кулак, Элоиза тоже, а Лиллиан растопырила указательный и большой пальцы и притворилась, что режет их «бумагу». Фрэнк поставил тарелку и спросил:

– Можно я сыграю?

– Конечно, – ответила Элоиза.

Джоуи нахмурился, а Лиллиан сказала:

– Фрэнки дерется.

– Правда? – спросила Элоиза.

– Если у него выпадает камень, а у тебя ножницы, Фрэнки говорит, что может ударить тебя по руке, – объяснил Джоуи.

Элоиза посмотрела на него.

– Это правда?

– Я не больно бью.

– Больно, – упрямо сказала Лиллиан.

Лиллиан было четыре с половиной года, но, как считал Фрэнки, она говорила, как будто ей уже шесть или семь.

– В этот раз не буду, – сказал он. – На сегодня отменю это правило.

– О’кей, – согласилась Элоиза.

Сыграли четыре раунда. Фрэнк выиграл один раунд с бумагой, Джоуи – один с камнем, а Элоиза – два, с ножницами и камнем. Лиллиан зевнула и прислонилась к Элоизе, и та обняла девочку. Джоуи взял Элоизу за запястье и посмотрел на ее часы.

– Уже девять пятнадцать, – сказал он.

– Поздно, – сказала Элоиза.

– Ну так иди спать, – велел Фрэнк. Самому ему не терпелось узнать, что такое «коммунист».

При одной мысли о постели Джоуи начал зевать.

– Я совсем не устал, – сказал Фрэнк.

– А ты когда-нибудь устаешь? – спросила Элоиза.

Фрэнк пожал плечами. Если честно, то нет. Даже когда он вечером ложился спать, он делал это только потому, что ему так велели, а не потому, что устал. Фрэнк спросил Элоизу:

– Ты скучаешь по Опе?

– Конечно. Все скучают по Опе. Он всегда был добр. Он единственный из всех, кого я встречала, кто всегда был добр.

– Почему? – спросил Джоуи.

– Он говорил, что оставил свою вредную часть в Германии, – ответила Элоиза. – Когда корабль выходил из гавани, она стояла на причале и звала его. Это был его злой близнец. Я много лет думала, что у него и правда был близнец.

– А на самом деле? – спросил Джоуи. Но Фрэнк знал ответ.

– Нет, это он просто так говорил.

После этого они надолго замолчали, и словно по волшебству Джоуи снова зевнул и встал с дивана, а Лиллиан, которая еще несколько часов назад должна была лечь в постель, закрыла глаза и уснула.

– Элоиза… – начал Фрэнк.

– Что?

– Что такое «коммунист»?

Элоиза лишь улыбнулась.

– Ты коммунистка?

– Не совсем. А кто-то сказал, что я коммунистка?

– Нет.

– Тогда почему ты спрашиваешь?

Она поудобнее устроилась на диване и положила Лиллиан на спину, потом сняла со спинки дивана шаль, которую сшила бабушка Элизабет, и накрыла ею девочку.

– Говорят, твой ухажер – коммунист.

Теперь Элоиза расхохоталась.

– Почему ты смеешься?

– При мысли о том, что кто-то назвал Юлиуса Зильбера «ухажером». Он бы назвал себя моим товарищем.

– А что это?

– Мой друг и коллега, тот, кто хочет того же, что и я. Мы не произносим слова типа «ухажер» или «жених». Это слишком по-французски. Юлиус англичанин.

– То есть коммунист – это тот, кто не любит все французское? Дедушка Уилмер такой.

Элоиза поджала губы, откинулась на спинку дивана и сказала:

– Ну, Фрэнки, не пойму, ты меня разыгрываешь или тебе и правда интересно. С тобой никогда не поймешь.

– Я хочу знать. Правда.

Она выдохнула и бросила взгляд в сторону бабушки Мэри, а потом сказала:

– Коммунисты – это люди, которые видят, как несправедлив мир, и хотят сделать его более справедливым. Они видят, что у кого-то есть гораздо, гораздо больше, чем им когда-нибудь понадобится, а у других нет ничего, и они не считают, что для этого есть какая-то особая причина, как, например, воля Божья.

– А ты как думаешь, почему так бывает?

– Я думаю, что на это много причин, но здесь причины иные, чем, скажем, во Франции или Англии. Юлиус родился в Англии, поэтому он немного по-другому смотрит на вещи, чем я.

– А как он смотрит?

– Ну, в Англии все очень несправедливо, и так уже много веков, а если человек пытается совершенствоваться, у него ничего не получается, потому что система этого не допустит. Но в Америке то, что несправедливо, изменить легче, потому что так было всего лет семьдесят или восемьдесят, так что… И еще, страна такая большая, что если ты сталкиваешься с несправедливостью, например, в Виргинии, то можешь поехать в Техас или Калифорнию и попытать счастья там.

– Я бы поехал в Чикаго.

Элоиза, которая своим гладким черным платьем и аккуратно причесанными короткими волнистыми волосами олицетворяла Чикаго в представлении Фрэнка, погладила его по щеке.

– Я тебя все еще жду.

– А в Чикаго несправедливо?

– Ну, мы с Юлиусом каждый день это обсуждаем. Скажем, там меньше несправедливости, чем в Англии, и Юлиусу там нравится, потому что он может жить там и делать что хочет, но там довольно дико. Знаешь, там есть гангстеры. Но я думаю, что, если отменят сухой закон, город успокоится.

– А здесь несправедливо?