Немного удачи

Про себя самого Генри думал, что, когда в доме никого нет, он становится совершенно другим. Он подошел к ящику с игрушками и вытащил три книжки. Открыв ту, которую знал наизусть, он долго разглядывал картинки и рассказывал себе историю. Муж с женой были одиноки. Пришла кошка. Потом пришли еще кошки. И еще кошки. Никто никогда раньше не видел так много кошек в одном месте. Папа не любил кошек. Мама считала кошек полезными, но прогоняла, если они заходили в дом. Лиллиан мечтала о кошке. Джоуи мечтал о собаке. Генри перечитал историю, потом открыл другую книжку, но эту историю он не знал. Он встал и пошел на кухню. Огляделся по сторонам. Есть он не хотел. Он забрался на стульчик и снова слез. Прошелся по кухне и выглянул в окно. Сначала там ничего не было, а потом появилось… что-то рыжее. Рыжий – хороший цвет. Он все смотрел и смотрел на что-то рыжее в снегу. Может, оно двигалось или махало ему. Генри не мог понять, но ему стало интересно. Он открыл кухонную дверь и поставил ногу на крыльцо. Это было…

– Ох, боже мой! – воскликнула мама. – Что это ты делаешь? Я думала, ты спишь! – Она схватила Генри за плечо и развернула его. – Ну ни минуты покоя! Там же жуткий холод! А ты вообще босиком!

Потом она обняла его и заплакала. Краем глаза Генри по-прежнему видел что-то рыжее.

Сразу после ярмарки штата – наверное, вплоть до Дня благодарения, – Фрэнк почти не думал о той девчонке, Либби Холман. Все это напоминало застрявший в ботинке камушек или что-то вроде того. Ты останавливался, вытряхивал камушек и шел дальше. Он никому об этом не рассказывал (впрочем, он никогда никому ни о чем не рассказывал) и решил об этом даже не думать. Он был уверен, что той девчонке было больше восемнадцати, и вообще она была странная и вела себя как-то не по-женски. Сначала он чувствовал себя польщенным, но это ощущение испарилось, словно утренняя роса.

А потом, в День благодарения, в церкви произошло кое-что странное (им не хватало бензина, чтобы ездить каждую неделю, но мама настаивала, что они должны ездить хотя бы раз в месяц и по праздникам). В День благодарения пастор Гордон возносил хвалу за то, что Господь указал ему тему нового крестового похода, который назывался «Пресечь в корне».

– В эти трудные времена, Господи, – сказал пастор, – мы знаем, что нашу молодежь сбивают с пути ее собственные мысли, а также греховные дела, которые она видит вокруг себя. Господи, сохрани наших детей от евреев в Голливуде, которые заражают наш мир греховными мыслями о телах и плотских утехах, оголенных ногах и волнующейся груди. Господи, ты знаешь, о чем я говорю!

А прихожане ответили:

– Аминь!

По дороге домой Фрэнк слышал, как папа спросил:

– И чего это он завелся?

А мама ответила:

– А ты разве не знаешь, что в городе показывают ту картину с Мэй Уэст? Наверное, кто-то из мальчиков ходил ее смотреть.

Она откашлялась, и Фрэнк знал, о чем она думает: на заднем сиденье пара больших ушей, и это правда. Кое-кто в школе – мальчики из Ашертона – обсуждали этот фильм, но говорили не о том, какой он пикантный, а о том, что есть другой, гораздо пикантнее – «Я не ангел». Мальчики, которые обсуждали фильм, пробрались в кинотеатр, когда билетер вышел в переулок пописать и думал, что запер дверь. А вот и нет.

Хотя Фрэнк внимательно слушал, о чем говорили мальчики, он, в общем-то, даже не представлял, как выглядит Мэй Уэст, да и вообще мало что знал про фильмы. Но эта фраза, «я не ангел», в сочетании с Либби Холман и пастором Гордоном застряла у него в памяти, как камушек в ботинке, и становилась все больше, так что он уже не мог ее вытряхнуть. Если он не сразу засыпал ночью, ему приходилось поворачиваться спиной к Джоуи и зажимать член между ног, но он все равно становился больше. Это называлось онанировать. Про это мальчики в школе тоже говорили. И про шлюх. Отцы двоих из парней в школе, Пэта Кэллахана и Линка Форбса, водили их к шлюхам, когда им исполнилось шестнадцать. Уж не поэтому ли Либби Холман спросила Фрэнка, сколько ему лет? Может, она была шлюхой и должна была взять с него деньги, если ему уже исполнилось шестнадцать.