Немного в сторону

Теперь его нет, Менделя Мойхер-Сфорима, старого учителя и еврейского классика, он умер, и в этом тумане одесского вечера мне не повстречается его согбенная и уважаемая фигура. Человек, проживший в бедности и умерший без особой славы, каждый день когда-то он возвращался здесь домой с ветхой папкой под мышкой, не думая о том, что зеленая и тихая улица будет носить когда-нибудь его имя. Мир его праху. Я иду в дом № 16 заниматься пробкой. Пробкой, линолеумом, линоксином, термическими изоляционными плитами — мир специфических предметов окружает нас с Францем Ивановичем.

Старые прейскуранты и порыжевшие альбомы ложатся перед нами на столе. Это своя особая, очень поучительная, очень интересная и специальная история. Мы говорим о старых способах обжига пробковой крошки, о конкуренции и пробочных ценах. Но тут тень старого еврейского учителя незримо стучится с улицы, и вот мы говорим о вещах, которых нет: о старой Одессе, о старых улицах, о династии Арпсов, о толстых мастерах с котелками на затылках и тайных маевках в саду пивоваренного завода Енни.

Удивительный город, примостившийся в юго-западном углу бывшей России, разросся на удивительных каких-то американско-русских дрожжах. Город свободного порта, интернационального говора, с пузатыми православными соборами на площадях. Город бешеной наживы и западной капиталистической предприимчивости, с городовыми на перекрестках. Город, создавший себе единственную, неповторимую физиономию, единственную славу среди других городов, единственную репутацию поставщика талантливых мошенников и знаменитых скрипачей. Город лжи, слез, ужасающей нищеты, купеческой роскоши, собственного юмора и жаргона, трущоб Молдаванки, город, гордившийся ровными стрелами своих улиц, замечательным театром — копией Венского театра, биржей, каменной лестницей, фуникулером, памятником дюку де Ришелье — как дань своей официальной истории — чопорной и лживой, в отличие от неофициальной и живой истории настоящей жизни. Тогда не было еще улицы Менделя Мойхер-Сфорима.

Среди этих путей, тропочек и перекрестков проходила небольшая дорожка Одессы пробковой, как тоненькая нить, вплетающаяся в большую историю города.

Перед нами лежат прейскуранты Арпса и Викандера. Гордые орлы и фирменные знаки смотрят с их страниц, восхваляя великое дело образцовой укупорочной пробки. Портреты пробок исполнены на роскошной бумаге, в натуральных цветах нежнейшего тона. От величественных шампанских пробок и от толстых бочоночных — до самых миниатюрных аптекарских конусных.

Мы видим как бы галерею парадных хозяйственных портретов — Юлиус, Энгель, целая серия Арпсов, Викандер и Ларсен, они в подтянутых сюртуках, с лентами поперек груди и медалями фирменных отличий.

Вот старик Арпс, основатель династии. Хищное и остроглазое лицо конквистадора, рыцаря первоначального накопления. Вот его неудачный сын, пьяница и сифилитик, неженка и барин, не унаследовавший мужества и предприимчивости предка, но вкусивший отравы тунеядства. Вот еще Арпс, с лицом и душой лавочника. Он прекрасно понимал, что могущество дает ему каждая самая малюсенькая пробочка из его прейскуранта. Про него рассказывают, что он однажды, гуляя по улице Одессы и увидев, как при перевозке в порт его готовой продукции один мешок распоролся и часть пробок просыпалась, — этот уважаемый человек и один из королей города скинул пиджак и ползал на коленях по мостовой, собирал пробки, чтобы ни одна из них не осталась на земле, и это, по-моему, была величественная и страшная картина, исполненная большего смысла капиталистической современности, чем феодальный скупой рыцарь с пригоршнями золота в подвале; человек собирал свои пробки, и это были просто укупорочные пробки, и они не звенели. Но он понимал, что пробка за пробкой, как капля за каплей, как капля крови и рабочего пота, превращаются в поток денег. Они превращаются в место короля на земле, в особняки, в автомобили для детей короля, в солидный позолоченный прейскурант.

За этим прейскурантом и гербами шла кровавая и ежедневная борьба между фирмами за эти гербы поставщика двора его величества, за всероссийскую монополию, за право укупоривать миллиард бутылок водки, выпиваемой ежегодно империей. За это огромное право в этой спаиваемой стране перед каждым конкурсом на поставку пробок монопольке Арпс, Юлиус, Энгель начинали бешеную возню с внешним блеском и потайной грязью, идя на широченную рекламу, на подкупы и даже на стремительное снижение цен ниже себестоимости.