Немного в сторону

Довольно! Мы захлопываем альбом и не видим больше самодовольной физиономии Генриха Афанасьевича. Исчезли и его наследники. Нет орлов, медалей и «Брокара и К°» и фабрики, и, собственно говоря, все полетело к черту.

И вот сидит на порожках один пожилой француз по фамилии Мишель и не знает, что делать. Он был парфюмер на фабрике. А кругом метель. И ничего больше нет. И фабрики тоже нет. Потому что фабрики в этой стране закрылись, все закрылось, но что-то такое открылось и что-то завертелось, но что — ему не известно. Он француз и плохо говорит по-русски и хочет выпускать духи. Это все, что он знает твердо. Но до этого никому нет никакого дела..

Тогда он встает и идет по улице. Собственно, он не знает, куда идти. Этот проклятый снег лезет прямо за шиворот.

Да, это метель. И колокола на башенных часах не звонят… Кто ж знал, что приедет он в эту северную страну делать запахи, а тут произойдут две революции и он останется один. Почти один: последние знакомые из французской колонии складывают чемоданы и спешно уезжают на родину. Да, там сейчас хорошо: город Канн, пляж, полосатые зонтики, платаны… Он поднимает воротник и направляется к Никитским воротам.

Где-то там, как ему говорили, помещается бюро по выдаче виз на бегство за границу. Не бюро, а комиссариат. Да и не комиссариат, а департамент. Или даже еще что-то; совершенно неизвестно, что и как теперь называется. Какие-то люди бегают по коридорам, все куда-то двигается и бежит. Перед мастером сидит какой-то строгий человек и грубо спрашивает у мастера, что ему угодно. Мастер смотрит на заплеванный пол и вспоминает пляж в городе Канне, изящные домики, своих вежливых соотечественников. Что, собственно, произошло? — думает он. Все спокойное исчезло, привычное — хозяин, коллеги, знакомые — исчезло, а появилось то, что он не знал в этой чужой стране, какая-то другая ее сторона.

— Я хочу домой, — говорит он и опять вспоминает давнюю школу в Канне и мальчиков в цилиндрах.

Человек берет у него заграничный паспорт и велит прийти через несколько дней.

Мастер приходит через несколько дней и видит, что все, что было раньше у Никитских ворот, уже успело убежать куда-то. Ни комиссариата, ни бюро, ни департамента. Выдают воблу и постный сахар.

Мастер ругается. Он принимается искать в водовороте неведомых учреждений. Из этого потока нужно выхватить свой паспорт и прижать к груди. На другом конце города он находит нужное бюро. Но паспорта нет. Никому нет никакого дела до того, что он француз, что он из Канна, что он любит цветы. Ему выдают временное удостоверение на рыжей бумаге о том, что ему разрешается проживать в Советской России. И точка.

Он берет рыжее удостоверение и уходит. Нужно начать поиски сначала. Нужно спокойствие. Нужно пойти на фабрику, к старым соработникам. Необходимо спросить их: «Я ведь действительно француз?» Все ясно.

Он приходит на фабрику, но фабрика уже убежала. В ее помещении — экспедиция заготовления государственных знаков. Здесь печатают деньги. Они нужнее, чем «Лебяжий пух».

Парфюмерную фабрику он находит в бывшей обойной фабрике. Оказывается, группа старых рабочих во главе с руководителем большевистской ячейки добилась восстановления производства. Делегация ходила к Ленину. Рабочие перетаскивают оборудование.

Все очень рады мастеру. Его тащат в новые цехи. Его спрашивают — где разместить лабораторию? «Я — француз?» — хочет спросить он, но ему неловко открыть рот. И он принимается устраивать лабораторию.

Конечно, он продолжает поиски паспорта в перерывах между работой. Ему вовсе не так уже нравятся новые порядки. Прямо нужно сказать, что он не был революционером и его не перевоспитали все эти события. У него были свои твердые мнения: хозяин был хороший и порядочный человек. Рабочим у него жилось лучше, чем в других местах. Порядок лучше, чем беспорядок. И потом — для чего он здесь? Чтобы выпускать страшное мыло, пахнущее дегтем, и духи с нелепыми, антипарфюмерными, названиям и?

Раньше был один мир, теперь два мира, это он уже знает. И между ними — граница огня в крови. Но увы, в этом мире — одни благие намерения, а в том мире растут болгарская роза, тубероза, жасмины, пачули, бергамот и лаванда. Духи же нельзя делать без эфирных масел! Над мастером теперь сидит ячейка. И пусть эта ячейка поедет в Занзибар и привезет оттуда необходимую ему корицу.

А кошки! Боже мой, абиссинские кошки старого мира, они носятся там и прыгают, и им нет никакого дела до революции. Так же относятся к этому вопросу и тибетские кошки. Это очень злые и очень хитрые кошки; когда на них нападают, они выпускают жидкость с отвратительным запахом. И вот эта-то жидкость и необходима парфюмерии.

— Небось обойдемся как-нибудь без ихних кошек, — говорит мастеру один очень бестолковый человек.

В духах нельзя обойтись без кошек, ибо животные продукты необходимы как крепители. Они сглаживают общий хор запахов, фиксируют их, то есть увеличивают продолжительность запаха, и, наконец, экзальтируют, усиливают, поднимают аромат.