Немногое о многом (СИ)

не прошло всё мимо,

достал три гвоздики,

поцеловал мне руку

и подарил цветы.

"Поздравляю!

С днём Победы и весны!

Медсестре дал деньги,

медсестра купила

твои любимые цветы".

"Спасибо, мой родной!" -

обняла, поцеловала.

Больным с лучевой болезнью

делали пересадку костного мозга.

Из дома вызывали

родственников больных,

брали пробы костного мозга -

больным вводили.

К Василию приезжала

сестра из Ленинграда,

два часа на операционном столе

с братом рядышком лежала.

Прости нас боже,

я на всё согласна, может ему,

моему родному, ненаглядному -

в конце концов,

что нибудь поможет.

Мужу становилось хуже-хуже -

особенно после операции Гейла.

Надежды никакой -

напрасно бога я просила.

Теперь Василий и все с лучевой

лежали в барокамерах

из прозрачной плёнки,

там такие приспособления,

чтобы не заходить,

можно было вводить уколы,

катэтор ставить

и передавать таблетки.

Несмотря на приём таблеток

роста и обновления клеток,

Василию вскоре стало так плохо,

что я не могла от него,

своего родного -

не только куда-нибудь уйти,

но даже отойти.

Муж постоянно звал:

"Люся! Люсенька! Где ты?"

"Я здесь, родной!

Я здесь, мой дорогой!"

Обслуживала его сама,

других больных

обслуживали солдаты.

Каждый день слышу: "Умер! Умер!"

Умер Тищура, умер Кибенок.

Сегодня - Правик умер.

Как молотком по темечку,

слова грустные, скупые

нагоняли - печаль, тоску.

У Василия на ногах

начала трескаться кожа,

а потом и на руках,

всё тело покрылось волдырями,

потемнело, почернело,

как будто в синяках.

Ворочал головой -

на подушке клок волос.

"Что делать?" -

врачу задала вопрос.

Постригли всех,

постригла и я, родного,

слезами обливаясь,

как будто совершала грех.

Больных угостили

мандаринами, апельсинами.

Муж: "Возьми", -

тихонько между нами.

"Нельзя! - медсестра

остановила строго, -

Полежал возле больного -

его не то, что есть опасно,

к нему прикасаться страшно".

Больным кололи наркотики -

дабы больные больше спали,

легче переносили

свои страдания-муки.

Меня постоянно -

не первый и не последний раз,

с палаты гнали -

просили, унижали.

Но я снова и снова

шла к нему...

своему любимому,

своему ненаглядному.

Настойчивость мою

все осознали с болью

и к мужу снова и снова

пропускали ночью.

Гуськова вторично

вызвала меня за сутки

прочитать нотацию для убеждения

и поддержки:

"Вы должны не забывать -

перед вами уже не муж,

а радиоактивный объект

с высокой плотностью заражения.

Вы же не самоубийца -

возьмите себя в руки".

Вопреки упрёкам и запретам

я снова и снова

сидела у постели мужа

на двоих разделяя муки.

Поднимаю родного, а на мои руки

прилипла его клоками кожа.

К мужу, моей кровинке,

боялись прикасаться все.

Медсёстры прекрасно знали,

я рядом, я в бытовке,

если надо - меня быстро звали.

Больные с болезнью лучевой

находились под наблюдением учёных.

Учёные проводили групповой

осмотр, фотографировали обречённых.

Говорили любопытным изредка:

"Знаний требует наука".

После аварии на АЭС

двенадцать дней прошло,

а родному, ненаглядному

столько горя намело.

Поднимаю мужа с кровати,

а внутри гремят все кости.

От костей всё тело отошло.

Высох от нуклидов весь -

стал лёгок, как дитя,

а был рослый, был мастер спорта -

олимпиада была его мечта.

Не мог мой родной

ни говорить, ни пошевелить рукой.

Как на больной мозоль с оскоминой,

муж неподвижно смотрел в потолок,

редко мигал веками без ресниц,

выпали у бедняжки с кожей

из омертвевших клеток.

Празднуя скорую победу смерти

в душе бесились черти,

а в глазах горел огонь протеста

и нежелание подчиниться смерти.

Я в истерике: "Он умирает!"

А медсестра в ответ:

"А что ты хочешь?

Он получил 1600 рентген.

Смертельная доза 400 рентген".

После похорон пожарных -

Вити Кибенок

и Володи Правика,

я с Таней Кибенок

с кладбища вернулась

уставшей и больной.

Меня срочно вызвали к Гуськовой.

В своём рабочем кабинете,

бросив на меня печальный взгляд,

Ангелина прямо, вежливо сказала:

"Ваш муж умер 15 минут назад".

Я даже не помню,

как вошла в истерику.

Говорили мне потом:

"Сколько было крику?"

Меня час, может два

врачи, медсёстры

приводили в чувство,

как во сне - помню смутно,

как уносили санитары.

Кстати, когда умерли с ЧАЭС больные,

в больнице сделали ремонт.

Вынесли всю мебель,

взорвали весь паркет,

скоблили потолки и стены.

ПРОСТИТЬСЯ НАДО!

Военные переодели мужа

в военную, парадную форму,

тело в гроб нежно положили,

сверху бархатом накрыли.

Без обуви, босого -

распухли ноги у бедняжки моего.

Я со стороны -

за ритуалом наблюдала молча,

смотрела со слезами

на мужа своего.

Вскоре, ко мне женщина подошла

и вежливо сказала:

"Проститься надо",

но не пустила близко к гробу.

Многодневным горем

выстрадала я такую просьбу.

Окунув больную душу

в терпенье, в грёзы,

как туча разряжаясь в грозы,

я стояла тихо, проливая слёзы.

Тело в парадной форме

на моих глазах засунули

в целлофановый мешок

и крепко завязали.

Уложили мешок

в деревянный гроб

и гроб... целиком

во второй мешок втолкнули.

Второй мешок

снова завязали.

И уже всё -

поместили в цинковый гроб

и гроб надёжно запаяли.

НАРОДУ МНОГО,

А ПОГОВОРИТЬ ЧЕЛОВЕКУ НЕ С КЕМ.

Все родственники

съехались в Москву.

Нас принимала государственная,

чрезвычайная комиссия.

Говорили нам всем:

"Отдать мужей, сыновей

родственникам не можем.

Они очень радиоактивные

и будут похоронены

на московском кладбище