Немой

— Дее-вуш-ку! — протянул Казис и впервые за много лет обнял Тетку за шею и поцеловал в губы.

Буткене только сейчас сообразила, что его уже будоражит любовь. И она, вопреки ожиданию, не обрадовалась этому открытию, а смертельно перепугалась и даже перекрестилась. С минуту она смотрела на Казиса округлившимися глазами, пока наконец не пришла в себя и к ней не вернулось ее обычное настроение.

— Ты теперь, Казюкас, небось у каждого столба ее будешь обнимать. Не расходись, не безумствуй… Ведь это скорей страшно, чем весело… Ведь это пока тайна… Ведь ты ее, эту свою подругу, еще не раскусил как следует, в самом ли деле она — твоя? А если не твоя? Если кто-нибудь уже наследил у нее в сердце? Да знаешь ли ты ее? Откуда она, где родилась-выросла, кто ее родители, из порядочной ли семьи, может, какая-нибудь соблазнительница-ведунья? — как из мешка, сыпала сомнения Тетка, а заодно выливала на Казиса ушаты холодной воды. Казис так же поспешно стал остывать, как до этого разгорячился. И в самом деле, он повел себя как последний мальчишка, не по-мужски.

— Ничего не знаю, впервые ее увидел… Она из дальних мест…

Буткене только руками всплеснула.

— Из чужого прихода!.. Из дальних краев… Даже не снюхались толком… Да ты совсем голову потерял, Казис, не иначе! Ведь и колесо, перед тем как надеть на ось, примеряешь, подойдет ли: не низковато ли — тогда телега скособочится и сломается; а уж коли слишком высоко — совсем худо. А тут жену выбираешь, владычицу дома, устроительницу всей жизни! А если не для тебя она создана, что тогда?

Казис покрылся холодной испариной. Он бессильно опустился на лавку и вытер рукавом крупные капли пота, усеявшие лоб.

— Она очень набожна… И умна, все в округе ее хвалят… Очень пригожая девушка… А больше я ничего не знаю, — лепетал Казис чуть слышно.

— Тут совсем другое, детка. Это исходит не от доброй воли; к одной так и тянет, а другую глаза бы твои не видели. А отчего так бывает, и сам не ведаешь. Помолимся же, Казюкас, чтобы святой дух просветлил твой разум, чтобы вдохновил, на что нужно. Не торопись, Казюкас, примерься, по тебе ли она. Видишь ли, я это к чему говорила и буду говорить: лучше бы кого-нибудь попроще, зато из местных выбрать, и примерка не требуется, и нечаянности ждать не придется.

Йонас воспринял всю эту трагикомедию с такой улыбкой, точно получил согласие зазывалы побыть на свадьбе дружкой: предчувствуя большое и веселое развлечение.

— Эй, жених! Когда ты, кроме шуток, собираешься поехать за согласием, а Казис? Может, я смогу побыть тебе за свата или за кого-нибудь еще? Правда, я не мастак хвастаться да плести с три короба, не знаю ни одной сватовской прибаски, зато сгораю от нетерпения увидеть твою суженую. Я знаю такие слова, которые убедят любую красавицу:

«Девица-молодица, выслушай меня: Казис — мой друг. А это значит — нечего сомневаться да колебаться: человек он хороший, другого и не ищи, все равно лучше не сыщешь».

Йонас разболтался с подлинно свадебным подъемом, присущим обычно молодым участникам свадьбы. Не зря свадебщиков называют безумцами. Буткене вовсе не удивили такие речи Йонаса.

— Есть у меня на примете сват, его в тех местах знают. А съездить можем и вдвоем. И выглядит все достойнее, да и не так будет смахивать на сватовство.

И они договорились, что поедут вдвоем.

Воскресенья оба ждали по-разному. Йонас горел желанием поскорее просватать своего дружка Казиса и дождаться нового близкого соседства с человеком, с которым еще не все говорено-переговорено, не все шутки шучены, сказки рассказаны. Старые-то уже приелись.

Казис же был охвачен беспокойством, будто ему предстояло взвалить на себя крест, и смахивал на больного, которому люди в белой одежде собираются сделать страшно опасную операцию. Он не чувствовал никакой радости. И с каждым днем ему было все хуже, все страшнее. Он не мог уснуть, не ел. Сон не шел, кусок не лез в горло. Он спал с лица, глаза его лихорадочно блестели, под ними появились темные круги, щеки ввалились. Казис казался измученным болезнью или не оправившимся после тяжкого похмелья.

Наконец он не выдержал. В субботу вечером, сплюнув в сердцах, решительно направился к Буткисам. Войдя в дом, еще раз сплюнул и, махнув рукой, сказал:

— Не поеду! Чтоб ей пусто было, этой красавице! Видать, еще время не приспело, не подошло. Такая тревога накатывает, что едва не удавился на балке.

Мать и сын немало удивились. А Йонас даже рассердился — слишком быстро рухнули все его предсвадебные ожидания.

— Тень-тень, потетень, лезет хрюшка на плетень, а палки-то и нет… Это слова из раздела седьмого моего священного писания, они означают: свинья все равно полезет рано или поздно, куда не следует — так не все ли равно? А я, брат, и колымажку смазал, и шлею подлатал, чтобы в долгой дороге не приключилось чего-нибудь, и мешок сеном набил, и овса в торбу засыпал, — коню, разумеется, не для невесты. А гну я к одному-единственному: нам нельзя не ехать. Добавь к тому же мое как свата нетерпение. У меня все.