Немой набат. Книга третья

Первая мысль — о загадке Путина, он кучер. Да, конечно, подтолкнул коронавирус. Но едва подумала об эпидемии, ужаснулась: что творилось бы в стране, кабы премьером оставался чемпион антирейтинга Медведев, чью чуждость давно учуял народ! Повезло Путину, сменил его, еще не подозревая, какая беда-бедища навалится завтра. Сейчас-то, в антивирусной горячке, правительство не перелопатишь.

В разговорах с мужем — обычно за ужином, когда Донцов делился новостями, — глянцево-скучного Медведева, блиставшего олбанским интернет-наречием, блеклого в человеческом плане, с усохшим авторитетом, она называла премьером деградации. Сам не шибко вкалывал и других не побуждал. Вспомнился Пушкин: «Царствуй, лежа на боку». Спроста ли Совфед жаловался новому премьеру на бюрократизм прежнего правительства? Руководящих инстанций — тьма тьмущая, а власти нет, начальствуют и лакействуют. Но Мишустин, того не желая, клепает на Медведева о-очень крутое досье: за неделю делает то, с чем годами тянул предшественник. А чего тянул, почему тормозил? И сквозь обывательское мнение, злословящее о никчемности бывшего премьера, пробивалась мысль, что он-то и был преградой. На ум невольно пришло сравнение с бутылкой шампанского — вот она, пробка, которую все-таки вышибло. И сразу — новая метафора: а пробка-то к горлышку прикручена намертво, просто так не откупоришь, сперва затяжку раскрутить надо. Как раз вчера Витюша сказал — он каждый день звонит, утром накоротке, вечером подолгу, — что слушал интервью известного экономиста Гуриева, который теперь где-то в Европе, и тот пустил в оборот термин «демедведизация». Вот она, основа суждений на завтра. Но коли так, глядишь, и Грефа дезинфицируют, отослав куда-нибудь за рубеж. А там и свежими идеями повеет. Кстати, чиновнопад вроде бы усилился.

Эти окрыляющие раздумья, которые сама иронично назвала «пиршество надежд во время чумы», как ни странно, в тот же вечер аукнулись новыми настроениями заглянувшего на огонек Цветкова.

— Новостей в хату, Андрей Викторович! — зашумел он с порога, прицеливаясь к столу, за которым чаёвничали Дед и Вера. — Две недели лопнули, а в селе полный порядок.

— Ты о чем, Гришка?

— Да как же! Двухнедельный срок истек, а у всех тридцать шесть и шесть. В церкви на Крестопоклонную чин помазания не отменяли, народ к кресту прикладывался. Не знаю, кто как, а я ночами от тревоги не спал. Контактёры! Не дай бог, думаю, зараза пойдет. Тогда Поворотихе кирдык. Но нет, чисто. Сработал наш карантин! Никого на вентилятор не положим! Правда, Галина Дмитриевна говорит, Господь Бог помог — батюшка на Благовещение обход села совершил, с чтимой иконой и акафистом, да с прибавлением молитвы об избавлении от вредоносного поветрия. Я с ней спорить не стал. Главное, без намордников гуляем и все живы-здоровы. А что нас в округе «изолянтами» кличут, я считаю, это уважуха.

Антонина шустро поставила для Цветкова кружку с московскими видами, на блюдце подала два увесистых — других не пекла — пирожка с капустой:

— Садитесь, Григорий. Может, чего еще подать?

— Не-ет, мне и этого выше крыши. С поста не мрут, с обжорства дохнут. — Хлебнул чаю. — Уф, горяч! Ну что, Вера батьковна, растет сын?

— Расте-ет.

— После напасти вирусной в другой стране будет жить. Я ухо к земле приложил — слышу, новое время скачет. Далеко-о, еле слышно, а все же есть отзвук. Что удивляетесь, Вера батьковна? Слышу, слышу, ей-ей. Вроде заканчивается эта, прости господи, медвежуть, когда по койкообороту всякие сблёвыши да понукатели диссертации писали, чтоб оптимизировать. А еще... Прошлый год, Вера батьковна, Медведев, страшно сказать, пересмотрел нормы солнечного освещения в квартирах, представляешь? Чтоб в его Новой Москве, где он за малоэтажки клялся, высотные человейники плотнее ставили. Да-а, я в Интернете сам читал. Не законы, а прихоти. Все из выгоды! Больше народу — меньше кислороду. Плати, не торгуясь. О-очень вредительно. Ну куда дальше-то? А сейчас, чую, — да не я один, у нас многие соображать начали, — что-то поворачивается. Домовые и нечисти по углам попрятались. Путин враз стал другой, с народом заговорил. Раньше только с губернаторами да олигархами. И голос другой, с металлом. Я всю жизнь с металлом работал. «Серп и молот»! А коли голос с металлом — и срежет, и пришибет. Может, из-за эпидемии? А кончатся психозы, снова прежним, добреньким станет? Вот он, чугунный вопрос. Иван Михалыч его ребром ставит: что у нас на завтра — развитие или консервация? Злонравные господа будут соху медведевскую натужно усовершенствовать или же либеральё — в отставку? Как Власыч-то про передних, прикремленных людей размышляет?

Потом вдруг, ни с того ни сего пожаловался совсем о другом. Видимо, очень уж крепко сидели в его мозгах заботы о текущей жизни. Горестно покачал головой, сказал:

— Этот год у пчел недоносу много...