Немой набат. Книга третья

— Как почитатель вахтанговцев, я не могу чтить его манеру. Но на театре всегда возникали духовные распри и различные веяния — и удачные, и, я бы сказал, уродливые. Не только по части сомнительных телесных изысков, но и в смысле вербальных излишеств. На них порой подвизаются даже моветонщики. Сцену невозможно оградить от экспериментов, увы, граничащих с культурным одичанием, — иногда. Вдобавок конкуренцию поколений никто не отменял, кстати, как и очередь за место в истории театра. Но Серебренников в скверную криминальную грязь вляпался и сразу отлетел в самый конец очереди. — Помедлил. — Меня, откровенно говоря, беспокоит другое. Сама природа актерства предполагает искание истины на сцене и поиски славы среди современников и в потомках. Это тоже вполне естественно. Но, скажем, сынок величайшего Аркадия Райкина просто живет громкими, подчас политическими, скандалами — не ради истины, а для добычи денег. И разве по эпатажному промыслу такого рода он одинок? То и знай выскакивают на окраинах культуры разные имена, словно черти из табакерки. Наваждения межвременья. Новая нормальность. По мне, это и есть скверна на театре, как однажды сказал Табаков. А Кончаловский и вовсе считает скандал главным инструментом авангардистов. Эх, нет в старости покоя...

Постепенно неутомимый рассказчик начал уставать. На прощание сказал:

— А теперь, как нынче принято говорить, вишенка на торте. Так и быть, поведаю-ка вам о баронессе Будберг.

— Баронессе Будберг? — чуть ли не хором воскликнули Полина и Дмитрий. — Кто такая? Впервые слышим!

Николай Аристархович загадочно улыбнулся:

— Ну конечно, откуда же вам, молодые люди, в век шоу-бизнеса и серебренничества слышать о баронессе Будберг?.. Жена русского дипломата с известнейшей фамилией Бенкендорф, любовница британского консула в Москве Локарта, организовавшего антисоветский заговор, фиктивная жена эстонского барона Будберга, купившая его фамилию за тысячу долларов, затем гражданская жена Максима Горького, которую, говоря попросту, отбил у него английский писатель Герберт Уэллс, женившийся на ней, — и все это она, дородная русская красавица Мария Игнатьевна Закревская.

Насладившись нетерпеливым любопытством слушателей, сумев разжечь в них высшую степень интереса, Николай Аристархович — наверняка не впервые! — принялся за свой увлекательный рассказ.

— Об этом случае мне говорил Николай Тимофеев, замечательный актер, кстати, был у вахтанговцев партийным секретарем, меня привечал очень, свою ролевую тетрадку показывал. Так вот, суть в том, что одна из актрис театра, Дарья Пешкова, внучка Максима Горького, поддерживала тесные связи с жившей в Англии баронессой Будберг. И однажды Дарья попросила Тимофеева, только-только купившего новый «москвич», встретить Марию Игнатьевну в Шереметьеве. Дело было зимой, баронесса вышла к встречающим в шикарной нейлоновой шубе под норку — в те годы это был писк великосветской моды. С немалыми трудами Тимофеев втиснул дородную Марию Игнатьевну на переднее сиденье тесной машины. А она, едва очухавшись, воскликнула: «Уф-ф-ф, жарко!» — и с облегчением расстегнула шубу. «А под ней была еще одна, точно такая же! — с восторгом говорил Тимофеев. — Привезла кому-то в подарок».

Полина и Дмитрий долго смеялись, тоже восторгаясь женщиной легендарной судьбы. Пока Николай Аристархович, очень довольный эффектом, не поддал жару:

— Это, молодые люди, еще не все. Тимофеев привез Марию Игнатьевну на квартиру Дарьи Пешковой, у Зубовской, на Садовом, где за накрытым столом ее ждали Юлия Борисова, ее муж, директор театра Спектор, еще несколько вахтанговцев. Устроившись на почетном гостевом месте, баронесса — цитирую Тимофеева — орлиным взглядом оглядела стол, приметила бутылку «Старки» — в те годы она считалась лучшей водкой — и попросила подвинуть ее поближе, сказав кратко: «Это мое». Тимофеев с придыханием говорил, что за вечер, а застолье длилось долго, Мария Игнатьевна «убрала» всю бутылку — и оставалась в «кристальном состоянии». Ничуть не сказалась «Старка» на ясности и остроумии ее говорений. И это в шестьдесят с большим гаком!

Когда Николай Аристархович откланялся, над столом довольно долго висело молчание. Чрезмерное обилие впечатлений этого вечера не располагало к обмену мнениями, услышанное требовалось «переварить», а вдобавок оценить его восприятие каждой из сторон. Наконец Полина спросила:

— Ну и как наш культпоход?

Соснин, задержав взгляд, впервые посмотрел ей в глаза. Без привычной игривой улыбки, которую дежурно надевал при фривольном общении с женщинами. Ответил коротко:

— Спасибо. Это было потрясающе.