Немцы

Хассо наметил показать, как легок, весел он и расслаблен, пьет, и с сердечной теплотой расспрашивает друзей, и внезапно хохочет, валясь на Фрица или Эбергарда, — ржачка, но в первой же подходящей тишине сгорбился стервятником, переступил сутуло на сухой ветке и — как и все они — только об одном:

— Точная информация. До первого июня меня уберут. И всю управу зачистят, — он пытался говорить, как о чем-то постороннем, в интонации «а вот в Астрахани, ребята говорят, рыбалка-а…», но мигал и хрипел не жильцом. — Монстр так и сказал: пора корчевать это Смородино.

И все, шатнувшись, как от чумы (на нас не надейся), бросились «кто вперед» вспоминать, как ездили к побратимам в Минск, как гуляли по Крыму на семинаре глав управ, как здорово было в Чехии, где отмечали последние выборы (всё завершалось одинаково — «нажрались там дико и безобразно себя вели»), тормошили Хериберта: ну, как там на новом месте, новое место?!

— Один недостаток — офис в жилом доме. Как только засыпаю после обеда, мальчик со второго этажа так лупит мячиком в пол…

— Я тут проезжал Смородино, — чтобы не молчали, и Эбергард нес свою соломинку в построение «отлично посидели, отдохнули душой», — и объявление: «Эротический массаж. Все виды». И номер мобильного! Даже адреса нету. Хассо, это так твоя управа поддерживает малый бизнес? Девушки оздоравливают, а у них даже нету стационарного телефона? И сидят, небось, в цоколе, прячутся от чиновного произвола?

Долго, до обморочного одурения слушали Фрица — никто не хотел «этой темы», распухающей, душной, но удобно: спросил Фрица, бросил монетку, и потечет-заиграет, само продлеваясь и ветвясь, и сам пока можешь передохнуть, и время пройдет.

— Я даже могу сказать: есть рак — нет рака. Взяли соскоб. В одном институте говорят — рак. В другом — чисто. Я — к астрологам. Они — нет. И я забираю больного. Меня два профессора за руки хватали: да вы что, отдайте на операцию, легкое отрезать… — Фриц остроносо впивался по очереди: тебе, тебе и тебе! — Я говорю: вы свои федеральные программы испытывайте на ком-нибудь другом… А сам веду больного к китайцам. Китайцы посмотрели: в легком затемнение есть, но это просто последствия воспаления. Кусок не отвечающей материи, понимаешь, Хассо, — Хассо передернулся, загрузил рот и начал сосредоточенно жрать, обиженно глядя в сторону, — энергию не поглощает и не отдает. Но — не рак. И живет человек! А казалось бы, рак и рак, — теперь Фриц встревоженно вгляделся в Хериберта: тот вытянулся, подсох, но держался, смотрел перед собой, только пальцами под столом нащупал какой-то образок на браслете и судорожно крутил его в пальцах, что-то малозаметно нашептывая.

— Я не пропаду, — устало вздохнул Хассо, со стоном закрыв-открыв намученные бессонницей, слепнущие, искорябанные веками глаза, — у меня друзей много, на хрен мне эта госслужба…

— А как у тебя с монстром? — спросил вдруг Фриц с выделением «тебя»; с остальными ясно.

— Хорошо, — Эбергарду не хотелось про это, про слабые свои стороны, лучше про сильные, но сильных не знал. — Выполнили личное поручение — написали поэму на трехлетие внука. Бархатный переплет. Бумага ручной выделки. Серебряная закладка.

— Чего к нему не идешь?

Сказать бы: «Вот вы и сходили», да он ответил:

— А зачем? — «Буду работать через Гуляева», но на самом деле «страшно».

— Надеешься пересидеть? И что Гуляев тебя прикроет? Монстр на днях тут где-то кому-то сказал, — Фриц один делал вид, что лифты поднимают его повыше этажом, — сказал: я уйду, уйду. Потому что очень устал. Но не сейчас. Уйти сейчас — значит ослабить мэра. Я помогу мэру, и мы уйдем вместе.

— Стучись к монстру. У тебя должен быть прямой выход на первое лицо, — Хериберту всё равно, не разберешь: всерьез или прикалывается, липкостью речи он походил на крымского таксиста, начинающего за сорок километров до Ялты навязчиво шутить, чтобы в Ялте попросить «добавь немножко». — С ним — сразу включай дурака. И говори только то, что он хочет услышать. Или то, что услышит и поймет, что как раз этого и хотел!

Эбергард не посмел уточнить: как именно «включать дурака»? «Я бы не хотел с ним говорить никогда».

— Ну, а вообще как твои дела? — Хассо уже знал, что «ничего хорошего», но надо же интересоваться друзьями; он, Хериберт, и Фриц относились к Эбергарду, как к младшему или инвалиду, не могущему даже при дополнительных внешних помогающих усилиях — понять всё.

— В суд подам. Найму адвоката. Чтобы встречаться с дочкой по графику. Раз в неделю ночевки у меня, должны хоть немного жить вместе. — Всё привычней бесстыдно заголять свою жизнь.

— Судью надо заряжать по-крупному, — Хассо расхотелось слушать, он знал судей Смородинского суда, но — только для своих дел — каждый сам решает свои вопросы.