Ненадёжный признак

— Хочет нас проводить. И если мы хотим попасть на ту сторону до темноты, — я прижал указательный палец к губам Кайсы, которой не терпелось мне возразить, — нам придётся эту помощь принять.

— Мы не можем ей верить! Она снова попытается тебя забрать, понимаешь?

— Вообще-то это не она пробовала, а знахарка. Кажется, её Уна зовут. Ну, неважно. В общем, знахарка с детьми останется здесь.

Кайса посмотрела на Олли, парящего в воздухе. Потом перевела взгляд на место, где, по её мнению, должна была стоять Нотт. Глядя мимо, она отчётливо произнесла по-норвежски:

— Не смей. Трогать. Моего парня.

Несмотря на серьёзность момента, мне стоило большого труда не ухмыльнуться при этих её словах. Кажется, моя сахарная неплохо ко мне относится. Приятно знать — после стольких-то размолвок. Пока я мысленно расхаживал туда-сюда гордым павлином, Нотт ответила:

— Твой парень мне ни к чему. У меня есть муж. Ему нужна помощь. Решай быстрее.

Пришлось срочно перекинуться из павлина в попугая и повторить эти слова Кайсе.

— Нужно рискнуть, — добавил я уже от себя. — Вообще-то у нас нет выбора. Ты же видишь, если она захочет нам помешать, мы Олли и с места не сдвинем.

— Ты прав, — нехотя согласилась Кайса. — Но прошу, держись от неё подальше!

— Да уж будь уверена, — буркнул я. — Охота была целыми днями дрова рубить…

— Договорились, — громко сказала Кайса, глядя в пространство слева от Нотт.

Женщина в длинном платье окинула её испытующим взглядом, потом посмотрела на меня и кивнула. Обернулась к детям, которые стояли поодаль, прижавшись к Уне. Сказала им что-то, они закивали, соглашаясь, и снова уткнулись заплаканными личиками в юбку знахарки. Та, не отводя глаз от меня, улыбалась своей странной дружелюбной улыбкой, в которой мне до сих пор мерещился скрытый призыв. Сейчас я не мог поверить, что ради этой неказистой (да что там «неказистой», прямо скажем — страшненькой) девчонки я был готов прожить всю свою жизнь в лесу, но воспоминание о звенящем омуте было ярким и маячило где-то поблизости. Кайса права: девчата с хвостами небезопасны для нашего брата. Хотя, если задуматься, они опасны лишь на самую чуточку больше, чем бесхвостые, вроде моей сахарной. У неё ведь есть своя магия, которой тоже не так-то просто противиться.

Наконец мы двинулись в сторону холма. Нотт, бережно несущая Олли, шла впереди. Мы с Кайсой следовали за ней. Когда мы начали подниматься по тропе, я оглянулся. Уна и девочки всё ещё стояли около крыльца и смотрели нам вслед. Потом Уна помахала мне рукой. Сам не понимаю, как так вышло, но я помахал ей в ответ. Кайса дёрнула бровью, но ничего не сказала.

22. Доктор Свантесон, Стокгольм

Я стоял у окна в своём кабинете и наблюдал, как под космические звуки Пинк Флойд на Васастаден надвигалась гроза. Обжигающее июльское солнце целый день калило медные крыши, будто кексы на них печь собираясь, но к вечеру резко похолодало. Со стороны потемневшего моря на город наползали тёмно-серые клубы влажного воздуха, изредка в них что-то громыхало и вспыхивало. Тучи были похожи на бесформенное морское чудовище, сдуру проглотившее упавшее с рыбацкой лодки жестяное ведро и металлический фонарик в придачу. Теперь это ведро болталось где-то в недрах незадачливого обжоры, а фонарик перекатывался на дне ведра, оглушительно грохоча. Время от времени он включался, и тогда яркий сполох на секунду высвечивал чёрно-бархатную изнанку туч. Я приглушил музыку, хотя Дэвид Гилмор не был виноват в том, что трава когда-то была зеленее, свет — ярче, а вкус — слаще. Просто он в какой-то момент это понял так же ясно, как и я. Разница между нами была в том, что я не хотел об этом говорить.

Дверной колокольчик звякнул, и я пошёл встречать гостью. Вчера мне позвонила Мичико Ёсикава, и я был рад услышать, что она хочет снова прийти на консультацию. Мы виделись с ней около месяца назад, и меня не покидало ощущение, что наши разговоры скорее растревожили, чем успокоили её.

Мичико, в прозрачном плаще и с прозрачным зонтом-тростью, пока ещё сухим — дождь всё никак не начинался — стояла в дверях, по-прежнему похожая на хрупкую куколку, в этот раз упакованную в хрустящий целлофановый пакет, только банта на макушке не хватало. Она церемонно поклонилась мне (я ответил тем же) и сразу же, без предисловий, спросила:

— Как вы думаете, доктор, мой Одуванчик действительно был инвизом? — она сделала небольшую паузу, а потом сочла нужным уточнить. — То есть сущностью, враждебной людям?

Обескураженный тем, как резко моя пациентка перешла к сути, я не сразу нашёлся, что ответить. Почему-то моё молчание её не удивило. Она сняла плащ, повесила зонт на вешалку и снова обернулась ко мне.

— Если он был инвизом, значит, рано или поздно он причинил бы мне вред. Ведь так?

Хороший вопрос, подумал я невесело. Точно такой же я регулярно задавал себе последние лет шестьдесят. Только вот странное дело, я не помню, что хотя бы однажды ответил на него однозначно.