Ненадёжный рассказчик. Седьмая книга стихов

тогда он не знал слова конволют, а знал слово подшивка,
и вот в одном таком самодельном томе
                                     в химически-оранжевом переплете,
найденном на дачном чердаке,
он обнаружил повесть автора, чье имя стерлось из памяти.

повесть была изъята из какого-то нестоличного толстого

                                                                   журнала 60‐х-70‐х.
ему было одиннадцать, но он читал порою очень
                                                                         странные вещи,
и эта повесть, явно не предназначенная для детей
                                                                            и подростков,
чем-то его цепанула.

сначала там все было занудно и обычно: сибирский хутор,

                                         большая семья, середина XIX века,
обыкновенная советская семейная сага, рассказанная
                                                            скучно и конспективно,
но потом все начинают как-то неестественно умирать
                                                                          друг за другом,
и в конце концов остается один персонаж,
и это уже 1910‐е годы.

сейчас можно было бы придумать множество вариантов

                                                                          продолжения.
к примеру, герой внезапно заболевает шаманской болезнью,
но умудряется вынести ее без наставника,
и вскоре к людям выходит шаман-самородок,
общающийся с могучими духами,
способный творить непостижимые и ужасные чудеса.
а тем временем происходит революция, начинается
                                                                гражданская война,
и вот шаман встречается с красными партизанами,
он то ли противостоит им, то ли помогает, то ли
                                                          и не понять, что делает.
они, в свою очередь, либо расстреливают его,
либо молча воспринимают происходящее, изредка лишь
                                                                     слегка удивляясь,
либо переубеждают его, объясняя закономерности
                                                                   классовой борьбы,
и он переходит на сторону революции.
если его при этом покидают духи,
он учится на рабфаке, становится лектором, говорит
                                                                   о научном атеизме
и о социально-экономических обоснованиях шаманских
                                                                                 верований,
и тогда его расстреливают чуть позже.
если духи его не покидают,
то он пытается помочь строительству нового мира
                               с помощью надземных и подземных сил,
его воспринимают как скрытую угрозу, боятся, и, конечно,
                                                           начинают преследовать,
но он скрывается, притворившись безумцем или вовсе
                                                         оборотившись коряжкой.

или же так: в своем одиноком затворничестве

он обретает некое успокоительное просветление,
понимает родство всего со всем
и уходит проповедовать зверям и птицам
и жить с ними единой судьбой.
когда приходят партизаны,
они обнаруживают странную нечеловеческую коммуну,
возглавляемую этим нежданным последователем
                                                      ассизского проповедника.
дальше эта коммуна может быть уничтожена,
                                                                     и тогда, конечно,
особенно важной будет то, как звери и птицы, бок о бок
                                                       со своим предводителем,
вступят в последнюю безнадежную битву.
или же их оставят в покое, и тогда
в самые тяжелые годы глухой слух об этой лесной
                                      коммуне будет ползти средь людей,
и многие попытаются ее найти.

в общем-то много еще чего можно было бы придумать,

имея такие исходные данные.
но в оригинальном тексте происходило вот что:
герой жил себе и жил в одиночестве, из года в год, –
а меж тем лыковская эпопея тогда не была еще известна. –
партизаны его миновали, и даже советская власть миновала.
здесь тоже можно было бы много чего придумать:
                                                     погружение внутрь себя,
поток сознания, исполненный символов и архетипов,
смешение реального и воображаемого.
но нет, автор, как будто бы стиснув зубы,
заставлял героя вести сугубо бытовой,
чуть ли не бихевиористский образ жизни,
но это почему-то при чтении текста завораживало.
и так продолжалось из года в год,
привязка к хронологии в повести уже полностью стерлась,
пока наконец герой, как писал автор, «внезапно будто
                                                                              прозрел,
будто очнулся от многолетнего сна».
герой собирает заплечный мешок, берет ружье,
странно, что у него все еще оставались патроны,
и уходит в лес. повесть
очевидно заканчивается, но самый конец остался
                                                                      неизвестным,
в подшивке не оказалось нескольких последних страниц.