Ненадёжный рассказчик. Седьмая книга стихов

где тот папик, что спросит: песня посвящается мне?
он весь тут, как есть, широко идет по стране,
всё его тут, буквально всё, и с той стороны, и с той,
он могуч, как кентавр, прекрасен, как антиной,

у него изрядны конечности, жвала перемалывают корунд,

правой пятой попирает баян-улгий, левая утыкается
                                                     в трапезунд,
третья нога не ведает, что творит,
пока четвертая с космосом говорит.

космос, космос, скажи-ка, космос, четвертая взывает нога,

для каких целей я так разросся, что уже не видать берега?
теневик моложавый, возрос так, что не углядеть земли,
и чесотка еще – в поры врезаются самолеты,
                                          вонзаются корабли.

есть еще, говорит нога, какая-то смутная тень,

она ничего не боится, ни ночи, ни дня, ее боятся
                                                     и ночь, и день,
она знает гармонии тайну, с ней шепчется то ли логос,
                                  то ли ее же крайняя плоть,
но это тень моя, хоть и совсем иного круга, и мне вряд ли
                                                            ее обороть.

как все было просто при брежневе, снова хочу туда,

где несутся неостановимые поезда,
в них румяные проводницы приносят чай следователю обхсс,
а тот едет в город, где не всё еще ладно, где завскладом
                                             присвоил ткани отрез.

нет того следователя, давно уж на пенсии сгнил,

и дурачок на дне черного моря небось не крутит винил,
и вообще всё не то, порой охватывает такая тоска,
хочется вместо всего этого птичьего молока.

и далекая лапа спускается почесать четвертую ногу с небес,

и космос что-то шепчет им всем, поскольку он тоже здесь,
и на титане в замысловатый свой окуляр глядит
                                               метановый астроном,
и кристаллы углекислотного льда поют ему о былом

«на одном из небольших островов архипелага бисмарка…»

на одном из небольших островов архипелага бисмарка
принято оборонять поселение в глубине острова
сеткой, известной как рабица, от крокодилов,
облюбовавших побережье острова.
сетка эта у жителей острова называется «поэзия».
раньше вместо сетки использовался частокол
и назывался, конечно, как-то иначе.
но в конце позапрошлого века, когда острова
были немецкой колонией,
на этом острове служил нетипичный колониальный
                                                     чиновник.
он был поэт-неудачник, никем не признанный.
poesie ist meine verteidigung, повторял он всё время.
слово запомнилось жителям острова и вошло в обиход,
как кстати, и сетка, рабиц ведь тоже был немцем.
не то чтобы сетка служила реальной защитой
                                         от крокодилов –
разогнавшись как следует, крокодил легко прорвет сетку,
как и прежде мог без проблем обрушить частокол.
но крокодилы практически никогда не нападают
                                                на поселение,
они не отходят далеко от воды.
поэзия служит жителям острова лишь символической
                                                     обороной.