Ненависть

Дэмьен вышел из храма с наступлением темноты. Мог выйти и раньше — ему принадлежал весь день, от рассвета до рассвета, — но почему-то предпочел подождать. Он объяснял себе это тем, что целый день валил снег, да и к тому же ему не мешало отоспаться, но в глубине души знал, что просто боится увидеть тот, теперь уже другой, мир при свете дня.

Он прошел по заснеженной площади перед храмом, которую целый день кропотливо, но безуспешно расчищали несколько монахов в коричневых рясах; они и теперь сгребали лишь недавно переставший идти снег, терпеливо и слаженно, как пчелы. На Дэмьена они внимания не обратили, и сам он предпочел пройти мимо них поскорее: в его памяти были слишком свежи минуты, когда он сам, молча выдыхая пар сквозь стиснутые зубы, разгребал снег в каменном колодце. Сейчас он не стал бы утверждать с уверенностью, что в самом деле был там: он помнил, как пылало горло и слезились кипятком глаза, и не понимал, почему сейчас, всего неделю спустя, стоит посреди укутанной снегом площади, чувствуя в себе еще больше сил, чем прежде, а не лежит под твердой мерзлой землей. Может, вдруг мелькнуло у него, ничего этого и не было вовсе, а? Накачали меня наркотиками… галлюциногенами… и ничего, ничего, ничего не было? Он усмехнулся этой мысли, осознав, что она вызвала в нем не облегчение — протест. Поздно, поздно. Слишком поздно надеяться на такое глупое, жалкое спасение от самого себя. Его тело опустило лицо, заплакало, тихо и ненавидяще скуля. А он улыбнулся ему в ответ.

Поздно, слишком поздно, прости.

Он пошел к прямоугольному проему в стене, отделявшей этот мир от другого. Слева и справа стояли статуи — он только теперь их заметил. Мраморные, выщербленные временем и непогодой — очень старые. Фигуры друидов в полный рост, с распростертыми руками, с лицами, поднятыми к небу. Одно лицо женское, вдруг с удивлением понял Дэмьен. Он ни разу не видел здесь женщин.

Он подошел к этой статуе — она, кажется, была не такой старой, как другая, но всё равно ей наверняка не меньше сотни лет. Мрамор потемнел и местами покрылся плесенью, ступни женщины заросли сизым мхом, на покрытой капюшоном голове и плечах лежал толстый слой снега. На пьедестале, похоже, когда-то была надпись, но теперь она совсем стерлась. Хотя Дэмьен все равно вряд ли смог бы ее прочесть. Он всмотрелся в лицо женщины — безмятежное, немного усталое, с прикрытыми веками. Обычное лицо — таких тысячи. Но почему-то он был уверен, что это изображение микроскопически точно. По крайней мере хотел в это верить.

«Интересно, — подумал Дэмьен, — меня они так же добросовестно изобразят?»

Он помедлил, потом слегка улыбнулся и, протянув руку, коснулся скрещенными пальцами лба статуи.

«Помоги мне, — подумал он. — Помоги мне дождаться ее. И ей помоги тоже».

Женщина, похожая на тысячи других, тихо и устало смотрела в небо. Но Дэмьен знал: она поможет. Знал, потому что был уверен: когда-нибудь кому-нибудь поможет и он.

Но это потом, потом. Пока что она далеко. И эта ночь принадлежит ему. Нет, даже не ему — его телу. И это его — тела — последняя ночь.

Дэмьен с усилием оторвал взгляд от лица женщины и вышел за ограду.