Ненависть любви

С другой стороны, смутная неуверенность не давала мне быть решительным. Сначала я думал поговорить с Эмилией. Вообще-то, я всегда лучше умел общаться с женщинами, чем с мужчинами (правда, Эмилия — молодая женщина, а я предпочитаю общество женщин зрелых). К тому же я мог напугать ее. Я рассудил, что неразумно доверять охваченному страхом человеку секрет, раскрытие которого могло мне повредить. Я остановился на Атуэле. Конечно, разговор будет гораздо менее приятным, но в пользу такого решения говорили надежность и здравомыслие — качества, которые мы так ценим в тех, кому доверяем шаткое равновесие нашей жизни. Я решил, что отношения, связывающие Атуэля и Эмилию, исключают какой-либо риск для меня.

Я искал его в комнате Мэри, в комнате Эмилии, в столовой, в кабинете, в подвале. Я методично обошел все помещения гостиницы. Аубри сказал, что не видел его; Андреа подозрительно на меня посмотрела; Монтес даже дверь мне не открыл и пригрозил привлечь к суду за вторжение в чужое жилище; машинистка, рассеянная и, как всегда, куда-то торопившаяся, сообщила мне:

— Он в комнате доктора Маннинга.

Я нашел их утонувшими в глубоких креслах за непостижимым по своей беззастенчивости занятием. Маннинг читал тот самый английский роман, который Атуэль украл из комнаты Мэри. Атуэль же читал один из романов в какой-то арлекинской обложке, украшенной зелеными, сиреневыми, черными и белыми треугольниками, которые переводила Мэри. Между ними стоял столик с бумагой для заметок и карандашами. Они изучали примечания и сноски к детективам!

Если Атуэль снизошел до этих детских забав, значит, он не в курсе намерений комиссара. Я понял, что должен немедленно предупредить его. Не без некоторого удовлетворения я подумал о том раскаянии, которое испытает бедняга, когда узнает, какая опасность грозит его невесте.

Должен признаться, меня ожидало глубокое разочарование. Следы его теперь, разумеется, стерлись, однако раны, полученные мною тогда, зарубцевались гораздо позже, чем мне бы того хотелось. Когда я объявил: «Я должен сказать вам нечто важное», мне показалось, интерес Атуэля к моему сообщению был значительно слабее его недовольства тем, что я прервал его неподобающее занятие. Стараясь ничего не упустить, я поделился с ним новостью. Он выслушал меня весьма учтиво, поблагодарил и… как вы думаете, что он сделал дальше? Вернулся к своему роману.

XXII

Комиссар Аубри держал в руке огромного забальзамированного альбатроса.

Шея птицы была перевязана зеленой лентой, а на ней висела фотография мальчика с надписью: «МОИМ ДОРОГИМ РОДИТЕЛЯМ НА ПАМЯТЬ О МИГЕЛЕ». В белоснежной груди птицы, казалось, ныла, как сердце, тоска по тем дням, когда солнечный свет, «тень богов», ярко озарял этот берег моря, — дням, которые теперь погребены для нас под толщей песка.

В том же сундуке мы нашли немного мышьяка, завернутого в газетную бумагу. Уже почти двадцать минут комиссар Аубри, Андреа и я осматривали комнату Мигеля.

Комиссар спросил Андреа:

— Как вы думаете, Мигель без посторонней помощи мог забальзамировать альбатроса?

— Думаю, да, — ответила женщина. — Он провел детство…

— По каким причинам он мог скрывать это? — перебил ее Аубри.

— Он знал, что мне это не понравится. В этом доме ему не позволяли мучить животных. Я считаю, жестокость в детях надо пресекать.

Аубри показал ей пакетик мышьяка:

— Вы знали, что у мальчика есть яд?

Андреа не знала. Не знала она и того, что яд использовался для таксидермии и для хранения водорослей.

Комиссар отпустил ее. Мы остались вдвоем и стали обдумывать, есть ли связь между нашими находками и смертью Мэри. В цепочке, которую мы стремились восстановить между причиной и следствием, не хватало одного, решающего, звена. Мэри умерла от другого яда — не от мышьяка.

Корнехо пришлось еще раз «предъявить» нам «леденящий душу» поцелуй мальчика, чтобы Аубри обратил наконец внимание на мой рассказ о чучеле альбатроса. С того момента я получил подобающий мне статус и Аубри стал советоваться со мной обо всем. Против такого способа ведения следствия нашлось бы много возражений. Например, почему Аубри не снял отпечатки пальцев? Почему не велел сделать вскрытие? Добавим еще: только деревенский детектив выбрал бы в доверенные лица совершенно незнакомого человека. Впрочем, на все эти претензии легко ответить. От отпечатков пальцев пользы было бы не много (наверняка все мы наследили в комнате); вскрытие показало бы лишь то, что все и так знали (отравление стрихнином); и, наконец, я не какой-нибудь там человек со стороны. Манера обсуждать дело «по-семейному» тоже имеет свои преимущества: дух взаимного доверия постепенно притупляет осторожность преступника.

Маннинг постучался в дверь с нелепой робостью. Он хотел сообщить нечто важное — надо же, он осмелился произнести слово «важное»! Я с удовольствием выслушал ответ комиссара:

— Умоляю вас: потерпите с вашим откровением, пока мы не выпьем чаю.

XXIII

После чая все ушли из столовой, кроме Атуэля, Аубри, Монтеса и меня.

— Итак, послушаем, что нам имеет сообщить доктор Маннинг, здесь присутствующий.