Ненависть любви

— Кажется, я понимаю план Атвелла. Кое-что, впрочем немногое, будет указывать на виновность Эмилии. И вот когда полиция, в своем нетерпении найти виновного, удовлетворится этими мелочами и вознамерится задержать девушку, Атвелл предъявит косвенное «доказательство» того, что это самоубийство. Он верил в то, что для следствия оно будет иметь решающее значение. Действительно, это доказательство было добыто «с большим трудом», воспринято с жадностью, и все другие версии сразу же отпали. Но он не принял в расчет изощренного метода комиссара Аубри — добывать доказательства непосредственно на допросе. Приверженность комиссара этому методу и его твердая решимость обвинить сеньориту Эмилию свели на нет все замыслы и прожекты Атвелла. Этот человек не отличается щепетильностью: чтобы выпутаться из двусмысленного положения — любовная связь с сестрой невесты, — он не остановился перед убийством. И все же он не мог допустить, чтобы по его вине измучили, а возможно, и осудили Эмилию. С этого момента он начинает действовать нервно, наудачу. Пример тому — кража драгоценностей. Не было никакой кражи. Это выдумка Атвелла, чтобы подставить еще одного «виновного». Эмилии не нужно было воровать драгоценности — она бы и так их унаследовала. Атвелл рисковал, наводя следствие на гипотезу о двух преступниках: убийце и воре. Но нас тут так мало! Мысль о том, что хотя бы один из нас — преступник, уже достаточно удивительна. И если кто-то попытается убедить нас, что преступников целых двое, мы, пожалуй, ему не поверим. Когда Корнехо застал мальчика в комнате у покойной, Атвелл воспользовался случаем. Может быть, он решил, что если душа этого ребенка уже и так порочна и безобразна, то можно безнаказанно добавить еще немного безобразия. Я это понимаю, но оправдать не могу. Поэтому, не будучи полицейским, пускаюсь в эти объяснения, которые могут повредить ему. Пусть меня сочтут самозванцем или человеком озлобленным и мстительным, но прошу не забывать, что Атвелл спекулировал на болезненной чувствительности ребенка, на его склонности прятаться, на его переживаниях и страхах. В пользу Атвелла говорит, возможно, лишь поспешность его дальнейших действий, вызванная отчаянным стремлением спасти любимую женщину. Этим объясняется и покушение на Корнехо. Машинистка вошла в комнату Мэри после сцены с поцелуем, и, до того как Атвелл забрал оттуда драгоценности, она могла бы подтвердить, что Мигель их не крал. Когда комиссар решил допросить машинистку и доктора Корнехо, Атвелл устроил покушение на последнего. Он надеялся таким образом отвлечь наше внимание от машинистки и заставить нас поверить, что доктор Корнехо — важный свидетель. Не станем слишком сурово судить Атвелла в данном случае. Он намеревался всего лишь усыпить, а не убить Корнехо. Что до записки последнего, адресованной Мэри, тут все просто. Атвелл нашел ее, предусмотрительно припрятал (поэтому полиция и не обнаружила ее при первом досмотре), а когда понадобилось запутать нас и навести на ложный след, снова подбросил в комнату Мэри. Но продолжим. Как только Атвелл сообразил, что я нашел предлог выйти из гостиницы, он догадался обо всем. Он немедленно организует «поиски»: вместе с доктором Уберманом отправляется в «Нуэво Остенде». Там он обнаруживает отсутствие книги Филлпоттса, с помощью которой ничего не стоит доказать, что так называемая предсмертная записка Мэри не что иное, как выдержка из перевода. Возможно, этот поход нужен был ему и для того, чтобы отнести драгоценности. Не исключено, что пути наши в песках пересекались. Меня спасла буря. Думаю, если бы мы встретились лицом к лицу, он бы обвинил меня в убийстве своей подруги, предварительно, разумеется, убив и меня.

Доктор Монтес спросил:

— А зачем было Атвеллу убивать Мэри?

Комиссар Аубри уставился на него широко раскрытыми глазами.

— Причины для убийства всегда найдутся, — ответил он. — Присутствующий здесь доктор Уберман как-то нарисовал весьма убедительный портрет сеньориты Мэри. Это не первый случай, когда мужчина влюблен в одну женщину, а управляет им другая.

Я спросил Маннинга, где сейчас Атвелл, будто Маннинг держал в руках невидимую Книгу Судеб.

Он безразлично ответил:

— В бегах. А может, покончил с собой где-нибудь на крабьей отмели.

XXXI

Наш Мускариус — растрепанная тучная машинистка — вплыла в комнату, загипнотизированная гудящим полетом особенно крупной мухи. Она механически выговорила:

— Ла Бруна, хозяин другой гостиницы, хочет поговорить с сеньором комиссаром.

До того как она вышла, комиссар успел распорядиться, чтобы она пропустила сеньора Ла Бруну.

Тот оказался очень похожим на Вагнера, только помоложе. На нем была домашняя куртка и просторные брюки цвета кофе с молоком. Он вручил Аубри какой-то сверток и сказал:

— Сегодня в полдень инспектор Атвелл попросил меня передать вам это. Извините, что не принес раньше. Невозможно было выйти, такой ветер.

— Где сам инспектор? — спросил Аубри.