Ненависть любви

— Итак, подведем итоги, — сказал он. — Накануне трагедии происходят два инцидента, которые, безусловно, убеждают преступника, что настало время действовать. На пляже Атвелл сердится, потому что Мэри собирается купаться несмотря на шторм. Для следствия их спор будет свидетельством того, что Атвелл не желал смерти Мэри. Теперь проанализируем сцену спасения. Спасает Мэри Эмилия. Значит, и Эмилия не желает смерти Мэри. Следующий вывод, который делает проницательный детектив: Корнехо, ничего не имевший против купания Мэри, может быть, и годится в подозреваемые, но в сомнительные. Однако все эти аргументы условны, ведь мы не имеем никаких доказательств того, что Мэри действительно грозила опасность. Сама она это отрицала. Корнехо, признанный авторитет по части штормового ветра и морских приливов, утверждал, что купаться — неопасно. Тут возникает намек на возможность сообщничества Атвелла и Эмилии. Я, тем не менее, не верю, что Эмилия причастна к преступлению. В том эпизоде на пляже она, быть может, явилась невольной пособницей Атвелла, инструментом в его руках. Движения человека, который борется с волнами, тем, кто смотрит со стороны, даже с довольно близкого расстояния, могут показаться игрой, проявлением радости; справедливо и обратное. Атвелл создал вокруг купания Мэри атмосферу общей нервозности. И когда он потом кричит: «Она не может вернуться» (а девушка еще плывет «туда»), никто не сомневается в его словах. Тоска по драматизму, которую не утоляет даже жизнь, полная приключений, жажда единения, прорывающаяся сквозь все разногласия и любую неприязнь, тайное братство всех людей, мешают нам не поверить в то, что ближний в опасности. Даже доктор Уберман, которого разумно было бы исключить из числа подозреваемых и рассматривать как беспристрастного свидетеля, и тот поверил, что Мэри тонула.

— Подумать только, а мы-то считали Маннинга будущим чемпионом по пасьянсу… — вздохнул доктор Монтес.

— Теперь, — продолжал Маннинг, — рассмотрим ссору за столом, которая закончилась уходом Эмилии. Атвелл держится уравновешенно и примирительно; Эмилия оскорблена Мэри. Все это должно способствовать укреплению благоприятного впечатления об Атвелле и возникновению подозрений в отношении девушки.

Аубри посмотрел на Маннинга с удивлением и отправил в рот два кусочка сыра, три маслины и рюмку вермута.

Маннинг продолжал:

— Итак, мы подходим к факту смерти сеньориты Мэри. Сеньор комиссар считает, что если у инспектора и не было недостатка в мотивах, — а они у него точно такие же, как у сеньориты Эмилии, — то и возможности совершить это преступление у него тоже не было. Смерть произошла на рассвете, в тот час, когда Атвелла в этом доме не было: он спокойно спал у себя в комнате в отеле «Нуэво Остенде». Осмелюсь утверждать, что этот довод скорее эффектный, чем убедительный. Если бы сеньориту убили из огнестрельного оружия, комиссар был бы прав. Но тут был яд. Спустившись вместе с доктором Корнехо на поиски сеньориты Эмилии, Атвелл мог преспокойно положить яд в чашку с шоколадом, которая стояла на столике.

— Говорил я вам, комиссар, — встрял в разговор Монтес, — вы слишком любите разграничивать мотивы и возможности и не замечаете того, что у вас под носом.

Я категорически заявил:

— Выводов комиссара еще никто не опроверг.

— Когда Атвелл, — продолжал Маннинг, — обнаружил эту страничку (возможно, черновик) из перевода книги Филлпоттса, он понял, что располагает «доказательством», которое позволит ему убить безнаказанно. В ночь убийства он оставил страничку на столике, рядом с рукописью последнего перевода сеньориты Мэри. Той же самой ночью или на следующее утро он изъял книгу из библиотеки, и уже никто не мог доказать, что предсмертное послание Мэри — всего-навсего абзац из романа. Я нашел листок на столе. Атвелл положил его так, что листок неизбежно должны были обнаружить. Должен признаться, когда я, еще не до конца понимая смысл, читал эти рукописные строчки, я был очень взволнован. Мне почудился в них робкий проблеск истины. Я уже предчувствовал свой триумф следователя. Я поговорил с Атвеллом. Не могу сказать, чтобы моя теория воодушевила его. Пытаясь заставить его взволноваться, я разволновался сам. Он сказал, что не хотел бы лично заниматься этим делом, но постарается мне помочь. Он принес мне английский роман, который девушка переводила в последние дни; я прочитал его. Мы вдвоем прочитали все, что уже было ею переведено. Атвелл направлял меня, и я думал и действовал, следуя его чутью. Однако из-за своего наивного эгоизма он совершил ошибку: он решил, что моя мысль, придя к определенной (выгодной для него) интерпретации происшедшего, остановится. Но я на этом не остановился.

Я вспомнил паука, которого Маннинг посадил на окно, и паутину, сплетенную за три дня.

Маннинг между тем продолжал: