Ненормат

День-ночь, день-ночь,
тиканье часов.
Шаг прочь, шаг прочь,
двери на засов.

Уйти, уйти,

не мешать жить.
Позади, позади
порванная нить.

Чуть свет, чуть свет

выйти на перрон.
От бед, от бед
сесть в пустой вагон.

Там где, там где

ярки краски дня,
там нет, там нет
больше нет меня.

Летит, летит

за стеклом дождь.
Нелепых обид
в кассу не вернёшь.

Опять, опять

пусто за душой.
Не дать, не взять
и хоть волком вой.

Прочь-вон, прочь-вон —

мысли в пустоту.
Качает вагон
позднюю звезду.

Отповедь

Ни света, ни отблеска, ни тишины
на плясках тепла и покоя.
Последней крапивою обожжены
остатки любви и левкоя.

Труба задохнулась в победном глотке

фальшивящего оркестра.
Уходим с оглядкой, бежим налегке
как будто украли невесту.

Нет гордости плача и нет палача,

с невыплаканными слезами.
И некого в фарш порубить сгоряча,
столкнувшись в проулке глазами.

Октябрь-забияка нам хлещет в лицо

тоскливой дождливою плетью.
Мы молча покинем чужое крыльцо,
мы просто чужие оплетья.

Никто не задержит, никто не вернёт,

никто никого не осудит.
А ветер тревожную песню поёт,
которая точно погубит.

Мы все умираем в чужой глубине…

Читатель, а ты не тупица?
Ты ищешь в бессмысленной этой хуйне
от Бродского, что ли, крупицы?

Да ты, я гляжу, ценишь гения труд,

не чужд ты изяществу слова.
Я эту херню написал в пять минут, —
не Вера я, чай, Полозкова.

В фейсбуке поэт каждый третий, считай,

тут много искусников слога.
Иди, вон, Прилепина, что ль, почитай,
а лучше – любого Толстого.

Предзимнее

Пустое неяркое солнце —
примета осенних хлопот,
когда на зиму поворот.
И хочется выпить до донца
тебя. Чтоб осталось внутри
спокойствие мёртвого снега,
застывшего в глупости бега,
налипшего на фонари.
Он стает, конечно, слезами
ноябрьских бешеных дней,
проложив пунктиром огней,
отверстия под образами.
Закончился святости срок,
не выдержав тяжести ноши.
Ты больше не будешь хорошей,
ты просто последний урок,
невыученный, неповторённый,
незаданный даже. И вот
никто никуда не придёт.
И снегом приговорённый
декабрь стоит у ворот.

Жанна