Ненужная кукла

Лицо мое полусерьезно, на нем тонким черным фломастером вычертили траур на пару с сожалением. Даша смотрит на меня в упор, брови ее угрожающе заострились, свелись. Вечно наше противостояние продолжаться не может, как мне доказать свою правоту… Никак, это невозможно. Это катастрофически для целого мира внутри человека! Даже если часть, только та часть, которую я когда-то сумел разглядеть собственными глазами, заложена в объект, куклу, то уже разрушения не избежать. Та самая маленькая часть, возомнившая себя полноценной и истинной, раскрошится с такой адской болью, что крики страдающих из ада утихнут на какое-то мгновение, потому как мир пронзит еще не слыханные вопли боли.

Вот она отступает на пару шагов назад, как-то ослабленно, обессиленно пытается улыбнуться. Лицо ее слегка белеет, словно его испачкали мелом.

– Это заговор! Я поняла! Шутка! Идиотская шутка! Ты совсем шутить не умеешь! А знаешь, я не хочу с тобой разговаривать! Вообще! И даже не пытайся меня догнать!

Она уходит. Опять уходит. Но нет, на сей раз это кукла. От меня уходит только кукла, запрограммированное создание…

Я замечаю, как на асфальте отпечатались мокрыми кругами несколько слезинок. Догонять ее вовсе не хочется. Противно. Глупо. К чему оно? К чему эти новые попытки убедиться в подлинности ожившего воображения?

Я оборачиваюсь: Полина, как на театральной сцене в мелодраме, единственная на всей улице стоит столбом с опущенными руками, глаза ее вытаращены. Она смотрит на меня. Что-то думает, неверное…

– Идиот, – тихо шипит она змеей и затем резко разворачивает. Я вижу, как рука с телефоном ее вновь сгибается в локте.

Даша стремительно мчится домой – куда же ей еще податься? Я не пытаюсь ее догнать, сначала, как контуженный, пару минут торчу на месте, затем медленно плетусь в противоположную сторону. Кора мозга высохла, потрескалась. Думать более я не в состоянии. А даже если я развернусь, догоню, схвачу ее за локоть, остановлю, заставлю выслушать, то… То что я скажу? Окутаю дымом очередной лжи в попытке с невиданной наглостью сбросить с себя вину перед всем миром на последнем суде? Да и даже если мне удастся провести ее сейчас, то семя правды все равно прорастет и однажды даст тонкий росток, который воздвигнет огромное дерево. Исход неизбежен.

Говорить что-либо нечего. Даже самому себе.

Домой я вернулся вечером, часам к семи. Все это время бессмысленно бродил по улицам, не чувствую ни жары, ни жажды, ни аппетита, ничего из окружающей действительности, которая будто бы потухла для меня, а может, это только я потух и потому утратил чувствительность? Я бродил по городу тенью. Незаметной, бессмысленной. Какие улицы пересек – не помнил, о чем думал – тоже не помнил. Кажется, ни о чем. Когда она, настоящая, ушла, я вот так же бродил без мыслей, только из-за засевшей в сознании немощности. Домой погнала меня одна лишь человеческая усталость.

Только перед самой дверью сердце охватило волнение, которое тут же улеглось, как только замок пропел свои скрипы, чтобы надежно запереть дверь.

Встречать она меня не стала, чему я был рад в тайне. Больше всего мне хотелось побыть одному как можно дольше, пока не осядет взбаламученная сегодняшним днем муть. А когда она осядет – предугадать невозможно. Да и стенки душонки моей или моего сердца все равно пропитаются этой мутью и уже никогда не отчистятся до изначального, девственного состояния.

Я уселся за стол на кухне, уперся глазами в окно: улицу только начинал заполнять летний светлый вечер, звуков же никаких до меня не доносилось, во всяком случае, я их не различал, хоть и знал, что там, на площадке, должны кричать дети, а на дороге – шипеть резина на колесах машин. Перед взором расстилалась во всех направлениях широченная пустота, поглощающая, подобно черной дыре, и различные звуки, и колышущиеся верхушки деревьев, и махающих тонкими крылышками голубей…

Так прошли то ли полчаса, то ли час. Точно не знаю. Сейчас я ни в чем не был уверен. Даже если бы меня ткнули лицом в циферблат часов, то неуверенность моя все равно бы гордо заявляла о себе, горделиво выпячивая грудь.

Весь процесс раздумий привел только к одному: куклам недоступны разговоры о чувствах, им ничто недоступно, в их голову можно вбить информацию, какие-то схемы поведения, но они все равно не постигнут их истинную суть.

Легкие, едва слышные шаги. Она идет ко мне, нерешительно. Я не оборачиваюсь, все также гляжу в окно, будто там творится что-то важное, что ни за что не обойдется без моего косвенного участия.

– Андрей?

Шепот, она шепчет, не говорит. Голос ее ровный, не заикающийся, без слез. Холодно, но хоть как-нибудь ответить мне не удается. Язык свело судорогой, и все же я выдаю свое банальное:

– Да?

– Так что же правда? – Незамедлительно реагирует она.

Снова молчу, без понятия, что ответить.

– Пожалуйста, только не молчи…

– Что ты хотела? – Зря растягиваю я скудный диалог глупыми вопросами настоящего идиота, притворяясь, будто сам ничего не понимаю. Даша не вздыхает – реакция нулевая.