Ненужная кукла

Через открытое окно проскакивает свежий прохладный воздух, пропитанный ароматом дикого ливня, прорвавшего истерикой натяжной купол земли, заглушая поздние ночные речи, заставляя обратить внимание на стремительный поток тяжелых капель, или же убаюкивая тех, кто уже погасил свет.

Мне некомфортно, тесно как в братской могиле. Страшно. Вдруг вспоминается каждый фильм ужаса с каждой пугающей изюминкой. И хуже всего, что среди всплывающего из глубинок памяти особо остро и навязчиво мелькают фильмы ужасов с куклами. Страшными куклами, ведомыми слепыми неотступными порывами убить. И сейчас кукла лежит рядом со мной, примкнув к моему телу. Ее неживая кожа соприкасается с моей живой. Я чувствую, как ее щека затекает на моем плече, но то неудобство никак не беспокоит ее, оно словно неощущаемое и потому безболезненное, потому что болеть не может. Она не проснется, пролежит вот так вот всю ночь, пока не рассветет, пока не прозвенит будильник, пока я не развею ее мертвый сон, который вовсе и не сон, он – непонятная отключка… Компьютеры и телефоны, да вся техника, вот точно же спят, когда их отключают.

Вот она. Она – мертвец, и наша кровать – мягкий пушистый гроб, а я – живая душа, погребенная заживо. И этот раскат грома – всего лишь усмешка судьбы, или стук железной лопаты, случайно задевшей крышку закапываемого гроба…

Сегодня в кафе нам так и не удалось найти место. Мне чудится каждую минуту, будто за нами пристально наблюдают знакомые, будто они наступают на наши следы, сокращая расстояние. Это паранойя сводит с ума, рушит бессознательно отношения. Я не могу спрятать Дашу ото всего мира, она ведь не ощущает себя куклой, проекцией другой женщины… От созданного мной же сумасшествия под глазами моими нервно подергивается кожа.

– Тебе хоть бы что, – обиженно заявляет она, гневно разрывая нежное соединение наших ладоней. У нее очень красивые светлые руки, на которые с трудом ложится загар, отчего они практически всегда остаются белыми, как жемчужины высшего сорта, и эту красоту сейчас я всеми силами стараюсь избежать. Она ненатуральна по природе – я это знаю. Я об этом молчу. – Меня достало твое настроение! Слышишь? Может, объяснишь, что происходит?

– Ничего, просто…

– Просто скрываешь правду! Не говоришь, что тебя тревожит! – Озлобленно обрывает мой неуверенный голос Даша. Мое счастье и спасение, что в кафе не оказалось ни одного свободного места.

У меня столько же шансов поймать ее ладонь, сколько у безногого кота – мышь. Мир словно рушится, а, может, действительно, его иллюзорная часть с треском обваливается? Как тогда, как тот обвал, который однажды накрыл меня лавиной терзаний и который я так и не смог мужественно перенести?

Мы маршируем с целым людским потоком по Невскому проспекту. Людей до тесноты, отчего даже голову не поднять, чтобы взглянуть на небо с нарисованными облаками или силуэты домов, все внимание захватывают идущие навстречу. Я абсолютно уверен, что в таком скоплении не разглядеть лиц друг друга, не услышать даже криков, а все равно почему-то боюсь открывать рот, словно каждый обратится ко мне, шипя, подставив палец к губам, затыкая мои бредни, потому я молчу как последний осел.

– Ну сколько можно? Я сегодня добьюсь от тебя хоть слова?

Мы сворачиваем на набережную Мойки. Тут малолюдно, даже машины проезжают настолько редко, что почти незаметны. Узкий тротуар пустует, я же настолько растерялся, что ни имею ни единого понятия, что отвечать. Не разучился ли я разговаривать?

Я все еще молчу – грудь ее то нервно поднимается, то также нервно опускается. Подрагивает. Дышит Даша тяжело, как-то прерывисто, чуть ли не болезненно.

Она вдруг останавливается прямо по середине дороги: дальше ни за что не пойдет.

– Я устала. Я больше не могу так. Почему ты просто не можешь ничего сказать? Нормально? По-человечески? Почему я обязана вытаскивать из тебя хоть что-нибудь?

Ее праведным гневным требованиям не достает только девичьего топанья ногой, но она не топает, сцепленные кончиками пальцев руки как бы прикрывают тонкий пояс на талии, глаза ее цвета зеленого яблока с покрывающим серым тоном испепеляют мое лицо – смотреть прямо на нее я никак не могу, мой взгляд блуждает по трещинам асфальтам.

– Потому что ты кукла, неживая, несуществующая, потому что тебе недоступны чувства, потому что даже то, о чем я скажу я, все равно окажется недоступным твоему кукольному разуму… – Говорю я совсем тихо, в собственной голове. На самом деле, рот мой на замке.

После паузы в минуту, после тяжелых мучительных вздохов, какие бывают перед тем, как умирающий сожмет в рукопожатии ладонь безносой, мы возобновляем молчаливое движение. Время от времени, в перерывы, когда резко, словно сговорившись, ненадолго замолкают дребезжания моторов, я слышу дыхание Даши. Оно как далекие грозовые небеса, надавливающие своей черной мнимой массой, отчего запугиваю я сам себя только той мыслью, будто страшного не избежать, будто оно вот-вот зажмет меня в железных клещах, удушит. Страх – он только в голове, он значительно переоценен изнывающим ребенком-сознанием.