Ненужная кукла

Через открытое окно, поднимая тюль, сотканную почти что из белоснежной ткани, и раздувая парусами тяжелые шторы, в спальню пробивается прохладный ветерок. Его дыхание так свежо, так чисто, что мне хочется и хочется набирать его в легкие снова и снова, после каждого выдоха, до отказа, глубокими вдохами. Даша уже спит, ее голова повернута лицом ко мне, я же отвернулся, отчего-то ее дыхание обрело зловещее и невыносимое. Оно какое-то… В нем будто бы нет искр жизни, но при этом костер жизнь светится. Жизнь мнимая. И дыхание это мнимое. Вот какое оно! Оно словно пытается обманом успокоить меня, закрыть мои глаза, ослабить бдительность, но для чего? Мысли о том, что я впустил ожившие пережитки в свою жизнь, что мир, который я наблюдаю – коробка, облепленная изнутри фотографиями, которые запечатали только то светлое, которое я по слабости воли не в силах отпустить, – невыносимы, и я упорно безрассудно скрываюсь от их преследования в собственном убежище, едва завидев их приближение. И сейчас, в этот ночной час, когда очередное прояснение без имени пытается пробраться шпионом сквозь вьющиеся волосы в мозг, я скрываюсь, только вот след никак не удается замести. Какая-то невидимая сила крепко-накрепко держит, мешает оторваться от преследования, мешает утопиться в омуте наслаждений. В одном ли в дыхании дело? – Задаюсь я вопросом, не находя явный ответ.

Ночная темнота покрыла циферблат настенных часов. Каждый равномерный щелчок стрелок отчетливо слышится. Время – около часа ночи; стрелки я не вижу, но интуитивно чувствую их расположение. Подниматься слишком рано – времени для крепкого здорового сна осталось не так уж и много.

Поворачиваюсь лицом к Даше – пухлые губы ее розоватого цвета слегка приоткрылись. Я пытаюсь вообразить, как целую ее.

Ничего не выходит.

Целовать не получается.

 Жмурюсь сильнее. До боли. В очередной раз пытаюсь выдавить из себя представление: противящаяся сила отступает, и я вижу воображаемый самый нелепый поцелуй. В животе мигом опустело…

Открываю глаза – Даша как и прежде охвачена спокойным глубоким сном, она не рассуждает как я, она никогда точно так же не рассуждала, но сейчас это не важно. Я должен поцеловать ее в губы, чтобы доказать себе, что картина, насильно выдавленная, сплетенная сознанием, не пустая отговорка, развеющаяся утром…

Не могу…

Противно. От одной только мысли не по себе.

Не могу поцеловать, отвращение капает дождевыми каплями с потолка, я пропитываюсь им и не понимаю, откуда оно… Или только не хочу понимать? Дашу разбудить я не боюсь, значит, во всем виновато противостояние чувств и логики…?

И все же я должен! Должен! Не в губы, так в лоб, хоть как-нибудь, хоть едва касаясь, только не оставить надуманное бессмыслицей, неподкрепленным …

Мои губы медленно, с опаской подкрадываются к ее лбу. Я целую ее, почти не касаясь кожи, и даже этот поцелуй чувствительная ее кожа отражает в спящем разуме, о чем говорят сложившие милую, довольную улыбку губы, губы, к которым я никак не могу притронуться своими…

Во всем виновата ночь. Это ее заскучавшая дурь, застывшая манной кашей, забивает голову и крутит что-то, пытаясь в свое удовольствие казнить остаток трезвого разума, чтобы другая помилованная часть, охваченная паникой и страхом, поддалась контролю и выбросила на сумеречный воздух тело или из окна, или через двери, как заблагорассудится ночи. Она не знает границ, она лишь приведением без стука вселяется в головы, когда человек беззащитен, когда он спит, чтобы диктовать чужими языками свои безумные, бесконечные идеи, которые на утро часто забываются.

Мы сидим в кафе – жизнь наша – скукота, ставшая незаменимостью, – так и протекает то в кофейнях, то дома, всюду окружения из стен и окон, сквозь которые проглядывается мир со свежим воздухом, шептанием ветра и прочей живостью. На улицах же мы пытаемся поймать отголоски жизни за окнами… Мы пялимся в окно, почему-то молчим. Тяжелые белые кучевые облака равномерно рассекают небо громадными кораблями, и я ощущаю, как они утаскивают вслед за собой мое внимание и мои навивные мысли. Я думаю только о том, как и почему думаю. В голове ни одной сформированной речи, одни лишь крючья, которые все пытаются и пытаются поймать что-то значимое, что-то ценное, но пустота грациозно избегает их острое жало крючка.

Становится неловко – Даша то смотрит вниз, то по сторонам, кусает губы, сводит брови… Она разглядывает ситуацию с разных сторон, но не со всех, лишь с двух или трех, которые только считает важными. Война какого года затянулась в ее голове – я не знаю. Я не знаю ничего, пока молчание набирает силы, чтобы нанести сокрушающий удар нашему дню. И я только жду ту самую разрушающую волну: действовать иначе так и не научился. Я отвлекаюсь теплым кофе от тягостных дум, проплывающими по вязкому небу облаками за стеклом, разноцветными затылками, носами…