Ненужные люди. Сборник непутевых рассказов

…А потом я перебрался в Абалаково из Шахт, и навалилось: новая община, миссия в Саянске, детский клуб… Я бывал иногда в Шахтах среди недели, служил там вместе с новым настоятелем, отцом Филиппом, знал, что он продолжает ездить в Ошколь – правда, уже через воскресенье, чаще с Алексеем, но уже без Миланы и Лоры. Однажды я приехал в Шахты с ночёвкой, и мы, взяв бутылочку вина, засиделись на кухне за разговорами. Тогда я и узнал о смерти бабушки Полины. «Схоронил её по осени, да. А я тебе не говорил? Так её же дочь задушила ночью подушкой. Елена, да. Нашли её, уже когда до соседнего дома запах дошёл. И я, главное, приезжал в эти дни служить: не было её, а дочь приходила. Мама, говорила, спит, не может прийти. Я говорю: может, мне самому прийти к вам, на дому причастить, а она: нет, мол, не надо, мама просила не беспокоить. И он тоже просил». Я вздрогнул: «Он? Кто он?» «Вот и я не понял, – вздохнул отец Филипп, – подумал, что она про кого-то, кто с ними живёт, кто к ним приехал, родственники там. А через две недели приезжаю, а мне такое выкладывают. Елену, дочку-то, увезли уже: сначала в ментовку, а потом сюда к нам, в психушку, в Шахтинский индом, на обследование. А у неё шизофрения, оказывается, была; подтвердили и отпустили. Вернулась она в деревню». Мы помолчали. Я был ошеломлён и совершенно не знал, что сказать. Поднял пустую бутылку, взвесил в руке… «Погоди, сейчас! – отец Филипп метнулся к кухонному шкафчику, извлёк бутылку мутноватой жижи. – Будешь? Только самогонка, прости…»

Наутро, направляясь домой в Абалаково, я в последний момент свернул на озёрское направление. Пробежался по асфальту, проехал село, ставшее несколько лет назад оздоровительным центром усилиями предприимчивой местной жительницы Матрёны, и попылил по просёлку, в сторону Ошколя. Уже на спуске притормозил на обочине, вышел, посмотрел на село, расстелившееся внизу, под горой. Тех домов, что стояли когда-то заброшенными и полуразобранными, уже не было, их место занимали пустыри. Те, что были когда-то живы, покосились совсем и жилыми не выглядели. Ни одного человека не было видно. И никакого ощущения взгляда, словно я смотрел на труп. Я спустился вниз на машине и подрулил к школе. Её начали разбирать, будто откусывать: то справа, то слева, крыша по центру просела и прохудилась, и я представил, что происходит внутри, когда идёт дождь. Из соседнего домика выскочил хромой хакас, поковылял к моей машине: «Здоров будь, мил человек! Интересуешься, купить хочешь? Могу свести с хозяевами. Тут можно гостиницу построить, отдыхающих возить». «Здравствуйте, дядя Аяс…» Тот всмотрелся, поднял седые клочки бровей, обнажил в улыбке жёлтые кривые зубы: «Ээ… Священник? Чалахай кюнненг1! Сколько лет, сколько зим! По делам к нам, или как? А я вот охраняю эту развалину до сих пор. Вишь, хитят по ночам на дрова, стекло всё порастащили, шифер прут… Частник купил, нанял меня, а сейчас не знает, как избавиться. Хотел гостиницу сделать здесь, да, видать, проклятые тут места». «Да я так, проездом тут, дядя Аяс. Смотрю, домов всё меньше». «Дак, а с чего им больше быть? Бухает народ, мрёт понемногу. Вон бабка Марья, что спиртом торговала, полдеревни потравила этим, как его? Метилом, во! И сама послепла, штоб её, и тоже померла. А сейчас Марьяна гонит самогонку, всех нас кормит, но там – чистый продукт!» Я вздохнул, хлопнул Аяса по плечу засаленного ватника: «Ладно, дядя Аяс, поеду я, навещу кое-кого». «Ну бывай, отец!» И похромал обратно к себе в дом, заросший лебедой по самую крышу. А я завёл машину и поехал к домику бабушки Полины.