Ненужные люди. Сборник непутевых рассказов

Мёд был действительно божественный, таял во рту, отдавая чуть заметной горчинкой. И душистый чай из богородской травы был в самый раз и к этому мёду, и к каменным сушкам, и к этому кривобокому домику с его щербатыми и курносыми некрасивыми обитателями. Обломанной сушкой я цеплял тёмный густеющий мёд из банки и будто причащался жизни этих людей, выцарапывающихся из мертвящего бытия села Ошколь, будто чувствовал их напряжение, направление их воли. Вспомнил про Костиково желание стать учёным, спросил его: «А помнишь?..» Костик усмехнулся, шевельнул на столе большими мосластыми руками: «Буду учёным трактористом. Собираюсь через год в шарагу Сыринскую поступать. Там есть и общага, и жизнь повеселее. А тут же скука смертная. Если б не церковь, спился бы давно уже. Вон, полсела недавно потравились палёной водкой, мамку я откачал кое-как, очки ей прописали сильные, не пьёт пока, боится».

Я отложил сушку, поставил пустую чашку на деревянный самодельный стол, встал: «Ладно, поеду я. Мёд просто обалденный, как и чай, спасибо, что угостил. Привет передавай своим. И на службы ходи к отцу Филиппу». Костик тоже поднялся, протянул руку: «Вам спасибо, что не забываете. А на службы я хожу. Почти постоянно…»

«Спасибо, что не забываете…» Я поднимался на машине в гору от Ошкольской долины и думал: а за что это спасибо? Что я, а потом отец Филипп, могли дать этим людям, кроме редкой гуманитарки и подарков детям на Рождество? Просто могли быть рядом с ними иногда. Остальное они получали сами, когда над этим гиблым местом будто бы открылась дверь наверх. Мы не морализировали, не учили их жить, не обличали грехи и пороки, которые и так были очевидны. Просто были рядом. Держали дверь открытой…

На взгорке я снова тормознул и обернулся. Обычная деревня, каких тысячи по Сибири: умирающая, но живущая до последнего человека. Сражающаяся с фантомами, когда есть за что сражаться. Как там сказала Елена? «Он придёт и за тобой, если не станешь человеком»? Это правда: сумасшедшие замечают иногда очень точные вещи. Деревни умирают, да. Спиваются и деградируют люди. Даже общины – такие, как здесь, в Ошколе – обречены на исчезновение. Но те, кто стали людьми, останутся ими, куда бы их не забросило. Пока над ними открыто небо.

14.03.2020

ГВОЗДЬ

А есть ли он в жизни, праздник-то?

В.М. Шукшин «Калина красная»

1.

Отцу Алексею опять начала сниться зона, впервые за много лет. А сегодня приснилась ему тюрьма в Енисейске – длинный коридор, двери справа и слева, гудение люминесцентных ламп над головой, шарканье ботинок дубака3 за спиной. «Стоять! Лицом к стене!»

Он привычно поворачивается к серо-зелёной бетонной стенке, утыкается в неё матрасом, который он держит в руках. Под матрасом по коленкам его лупит пакет, висящий на правом запястье, он морщится. Камуфляжный «цирик»4 скрипит глазком, заглядывая в камеру, орёт, чтобы отошли от двери. Звенят ключи, скрежещет замок, скрипит железная дверь. «Пошёл!»

Он входит, дверь за ним с грохотом захлопывается. Десятка полтора зэков пялятся на него, кто от стола, кто со шконок. Юркий и улыбчивый, совсем молодой пацан соскакивает с «вертолёта», кидает ему под ноги полотенце, картинно кланяется: «Добро пожаловать!»

Разговоры в хате затихают, все чего-то ждут, и он, Лёха, знает, чего: он каторжанин бывалый. Встаёт на белую вафельную ткань ботинками без шнурков, демонстративно шоркает подошвами и отправляет полотенце пинком в сторону параши. Подходит к улыбчивому пацану и, глядя сквозь него, обращается ко всем: «Вечер в хату – часик в радость, братва!»

Камера одобрительно гудит: «И тебе, коль не шутишь», а у улыбчивого сползает с лица всё веселье – кина не будет сегодня, прописка отменяется. «Что, бродяга, кто здесь у вас смотрящий?»

Он поднимает взгляд, утыкаясь в нагловатые глазки-вишенки, которые сразу шарахаются вниз и в сторону, и поскучневший молодой кивает в дальний угол.

«Подержи!» – Лёха суёт ему в руки скрученный матрас, и оторопелый молодой его берёт автоматически и семенит за ним растерянно, не очень понимая, что сейчас произошло: его унизили только что на глазах у всей камеры, или он помог авторитетному сидельцу, только шагнувшему на кичу, что не западло. А Лёха идёт между шконками и столом, огибая потные спины разрисованных шахматистов, и они молча отодвигаются, пропускают его туда, в угол, где шевелится уже занавешенный простынёй шконарь, появляются худые жилистые ноги с восьмиконечными звёздами на коленках, и сердце Лёхино обмирает: вот сейчас он встанет со своей лёжки, подойдёт, обнимет, пристукнет по стриженой голове ладонью с синими перстнями, скажет тихо: «Ну, здорово, Гвоздь! Не ждали мы тебя, а ты нарисовался».