Нео-Буратино

— Какой Никита? — обескураженно переспросил он.

— Да я, я, Иванов Никита! — И Тиллим изрек любимое выражение погибшего десантника: — Спокойно, молодой человек! Поаккуратней, поаккуратней! Не надо так ручонками-то размахивать. Ну? Вспомнил?

— Ты знаешь Никиту Иванова? — пытался постичь происходящее омоновец.

— Ну даешь, Захар! Видно, богатым буду! Это я Никита, я!

— Так. Погоди. — Сбитый с толку Захар все никак не мог понять, кто же перед ним стоит. — Какой Никита?

— Да ты, брат, по второму кругу пошел… Да-а-а. Ну что, не верится? Не похож я на Никиту? — продолжал Папалексиев, честным, открытым взглядом глядя в глаза омоновцу, блестевшие недоверчивым огнем на фоне черной маски. Задержанные, не изменяя позы, стали с любопытством коситься на странную пару.

— Ты не Никита! — убежденно заключил Захар и приготовился уже наказать наглеца за столь жестокую и бестактную шутку, но Тиллим гнул свою линию:

— Очнись, брат! Мы же вместе под пули ходили, «кирзуху» с тобой из одного котелка хавали! Вспомни!

— Этого не может быть! Это нехорошо, зачем же так… Я не позволю так по святому! Мы с ним как братья были, пойми ты… Он грузом «двести» на дембель ушел… Из Афгана… А ты кто такой? Где ты был, когда мы с ним… Самозванец! Такими вещами не шутят! Откуда про Никиту знаешь? Говори, душу выну! — захлебываясь от ярости, ревел Захар и медленно надвигался на Тиллима.

— Из меня, братуха, духи душу не вынули, так что, если ты теперь вынешь, глупо будет, правда? А ведь я тогда без вести пропал, до груза «двести», брат, не дошло, как видишь, — самозабвенно играл Тиллим.

— Не гони! Никита был здоровый и высокий — под два метра, а ты? Шибздик полуторадюймовый! — с разоблачающим видом выпалил Захар.

— Что ты меня живого хоронишь? — возмутился Папалексиев. — Все тебе объяснять надо, недоверчивый стал! Раньше-то, когда старшина байки травил, кто его с открытым ртом слушал? То-то, брат! Был я здоровый, а теперь… Был герой, воин-интернационалист, а кто я теперь? Маленький человек, безработный — не нужен стал Родине. Да что говорить, от теперешней жизни еще меньше можно стать… Вот ты в ОМОН подался, ты знаешь, кому служишь? А я не желаю служить неизвестно кому! Мы ведь Союзу присягу давали, вспомни! Маленький я сейчас, верно, но, когда надо будет, вырасту. Увидишь еще прежнего Никиту!

— Слезу из меня выжать хочешь? Да Никита был такой… Сразу пять кирпичей мог сломать! Да у него… — продолжал разоблачение упрямый омоновец.

— Уж я-то помню, как мы с тобой их ломали, мне об этом рассказывать не надо. Если их сварить хорошенько, а потом просушить, можно и десяток сломать. Нашел ведь кому лапшу на уши вешать! Слушай, а ты не забыл, как нас с тобой деды к духовским позициям с ведром за гильзами посылали? Ведь ползали же тогда, а пули по песку чирк-чирк, ну как воробьи. А Сашку Ильченко помнишь из третьего взвода, который в плен раненый попал, а потом убежал да еще барана с собой прихватил? Такого вкусного плова я потом не ел никогда!

— И я! — неожиданно для себя признался Захар, но тут же с недоверием переспросил: — Стоп! Если ты Никита, скажи, в какой провинции мы воевали?

— Под Кандагаром, а потом нас перебросили в Баграм, — без запинки отрапортовал Тиллим и добавил: — Теперь веришь?

Этого было уже вполне достаточно, чтобы задеть Захара за живое и окончательно убедить в том, что он говорит со своим афганским братком, самым отчаянным парнем в их разведроте, вернувшимся с того света. В порыве дружеских чувств, ошалевший теперь уже от радости, он сорвал маску, и Тиллим увидел разрумянившееся от волнения лицо, слезы в глазах здоровенного детины, прошедшего огонь и воду. Захар кинулся к тому, кого еще несколько минут назад считал своим врагом, обхватил ручищами и, задыхаясь от избытка рвущихся наружу чувств, запричитал:

— Никита, Никитушка, живой, черт! Я же тебя по всем провинциям искал, ты бы хоть весточку какую за эти годы… Братишка, живой! Ты прости, не узнал… Что же с тобой сталось-то? Колючий какой, небритый…

Вжившийся в роль Тиллим уже не мог остановиться и продолжал предаваться «воспоминаниям»:

— А помнишь узбека, ну, который в Кандагаре сразу после учебки вместо команды «боевая тревога» стал орать «беда»? А когда прыгали с «Ила», помнишь, инструктор нам говорил, что за один такой прыжок янки получают пятьсот баксов, и ты перед выбросом сморозил: мол, дайте мне такие деньги, я и без парашюта сейчас сигану?