Нео-Буратино

Уповая на Божий промысл вместе со всей Россией, я, кажется, нашла наконец способ остановить бессмысленную бойню. Теперь у меня уже не остается сомнений в том, что маркиз Б. находится где-то совсем близко, возможно, он бродит по московскому пепелищу, предаваясь мучительным раздумьям о превратностях судьбы, возможно, им даже владеет желание искупить давний грех, послуживший причиной стольких бед. Я даже догадываюсь, что он с первых дней войны, будучи свидетелем гибели множества боевых друзей, не раз пытался схватиться за драный подол костлявой старухи смерти и угодить под ее размашистую косу, но все эти попытки, конечно же, оставались тщетными. Только я смогу отпустить его грех, обратить вспять вражеские орды и потоки пролитой крови. Сие не пустые мечтания: намедни маркиз был в числе моих ночных посетителей. И хотя, как у всех фантомов-любовников, лицо его представляло собой белое пятно, я определенно знаю, что мне являлся коварный властитель дум Авдотьи Троеполовой: только он мог разбить бокал, точь-в-точь как это произошло в покоях французской миссии в Петербурге много лет назад, к тому же на сей раз во сне отсутствовало третье действующее лицо — скорбного маркиза-наблюдателя на заднем плане не было! Какие еще нужны доказательства истинности моей догадки? Кто бы знал, как я теперь волнуюсь! Мое старое сердце еще бьется, но я чувствую, как с каждым днем жизненных сил становится все меньше. Уютный дом, насиженное гнездо, приют, который я почти не покидала в последние годы, на моих глазах превратился в мрачное логово. Я чувствую пронизывающий холод, сковывающий члены, замогильной стужей веет теперь из всех углов сего обледенелого вертепа. Но и это тоже добрый знак: предсмертные судороги, агония самой отвратительной из войн, издыхающей у моих ног. Только бы успеть, только бы дождаться встречи с маркизом, ведь должен же он когда-то отыскать мое пристанище! Это будет наше последнее свидание, упоительное, обжигающе страстное — ты не представляешь себе, каким жарким оно будет, милый маркиз! Я заставлю тебя испить до дна пресловутый бокал — ты не сможешь его не принять, ты не посмеешь его разбить, ибо только в этом твое спасение, только такой ценой ты получишь чаемое прощение, в мире воцарится долгожданный покой, а силы зла канут в преисподнюю.

Но чу! Что за звуки? Господь услышал мои молитвы! Кто-то вошел в дом, заскрипели половицы. Кто-то стоит на пороге залы! Спокойнее, нужно обернуться, с достоинством встретить гостя…

* * *

— На этом записи обрываются! — торжественно произнесла Авдотья, изрядно уставшая от продолжительной декламации, и взглянула на Папалексиева, пытаясь определить, насколько его заинтересовало содержание только что прочитанного прапрапрабабкиного дневника. Она ожидала бурной реакции, мысленно приготовилась ответить на любые вопросы.

— Все это враки и сказки! Если верить твоей прабабке, то все эти… Как их? — Он запнулся, вспоминая мудреное слово. — Катаклизмы! Так вот, если ей верить, то все катаклизмы в истории происходят из-за женщин. Этого не может быть.

Авдотья, побледнев от обиды и смущения, не могла вымолвить ни слова. Она уже раскаивалась, что доверила чтение прабабкиных записей Тиллиму. Надеясь встретить в нем понимание и сочувствие, она натолкнулась на черствый скептицизм. Ей было досадно, что первый же человек, которого она посчитала достойным заглянуть в глубокий колодец семейной, а может быть, и вселенской тайны, просто взял и… плюнул туда. Прошло несколько минут тишины, и Авдотья заговорила:

— И все-таки это правда, а то, что ты ей не веришь, — неудивительно. В наше циничное время трудно представить даже женщинам, а мужчинам — тем более, какая гигантская сила заключена в настоящей любви, но раньше об этом знали. Еще Данте писал о любви, «что движет солнце и светила», и может быть, моя бабка была способна именно на такие чувства. Ты же писатель и, как творческий человек, должен это понимать.

Авдотья, вдохновившись от собственных слов, могла бы еще продолжать речь в защиту высоких порывов и семейной чести, но Папалексиев, бесцеремонно перебив ее, выпалил с неподражаемой легкостью:

— А личность, ориентирующаяся только на наслаждения, стремится к полной дискредитации всех норм и ценностей, поскольку она является той необузданностью эгоистического своеволия…

Эта тирада казалась Папалексиеву очень сильной, и, хотя наш герой смутно представлял, о каких «дискредитации» и «своеволии» и о какой загадочной «той» идет речь, он все же применял некогда заученную наизусть цитату, произвольно вырванную им, скорее всего, из философских рассуждений Бяни, в качестве убийственного аргумента при каждом споре. До сих пор этот трюк проходил на ура, а сейчас, понимая, что имеет дело с дамой просвещенной и, главное, от природы неглупой, Тиллим решил, не дожидаясь реакции, продолжить атаку в свойственной ему манере: