Необузданные Желания

Его глаза разгораются.

— Ты что мне дерзишь?

— Не делай вид, что тебе это не нравится.

Хриплым голосом он говорит:

— Иди сюда, и позволь мне показать тебе, насколько сильно мне это нравится.

Вздохнув, я поворачиваюсь и иду в другую сторону.

— Позже. Извини. Я слишком рассеяна. Это самый долгий период, когда я не разговаривала с ней с тех пор, как мне было пять лет, и я чувствую, что у меня не хватает конечности. Когда мы разговаривали по телефону, ее голос звучал нормально — как обычно, — но мне кажется, что это было миллион лет назад. А что, если это было притворство? Что, если он заставлял ее казаться счастливой? Что если…

Кейдж протягивает руку, усаживает меня к себе на колени и обхватывает рукой мой подбородок. Глядя мне в глаза, он говорит:

— С ней все в порядке, детка.

Он крепко целует меня. Я мгновенно расслабляюсь, тая в его твердом теле, наслаждаясь ощущением его рта.

— Лучше? — шепчет он, когда мы отрываемся, чтобы сделать вдох.

Я прячу лицо у него в шее.

— Лучше. Если он причинит ей боль, будь, пожалуйста, так любезен прикончи его.

Кейдж выдыхает.

— Я вижу, что здесь не будет мира, если я не положу ему начала.

На его столе звонит сотовый телефон. Мое сердце начинает бешено колотиться. Я спрыгиваю с его колен и смотрю на телефон, прижав руки по обе стороны от лица и прикусив губу.

Качая головой, Кейдж разворачивает стул и тянется за ним. Он отвечает, ничего не говоря, что довольно странно с его стороны, затем мгновение слушает. Потом он вешает трубку и смотрит на меня.

— Она уже поднимается.

Издаю негромкий звук радости и ужаса и выбегаю из комнаты на лестничную площадку лифта.

Перед входной дверью находится ряд лифтов. Мы находимся на верхнем этаже высотного здания.

Моджо, растянувшийся на полу гостиной, поднимает голову и смотрит на меня. Он гавкает в знак солидарности, а затем быстро снова засыпает.

Я задерживаю дыхание, когда лифт замедляет ход и останавливается. Двери раздвигаются, и вот она.

Выглядит так, словно возвращается с ретрита по йоге в аду.

Дело не в ее наряде, который представляет собой красивый кремовый кашемировый свитер, дизайнерские узкие джинсы и заоблачно высокие каблуки, и не в ее лице, которое такое же красивое, как всегда. Хотя, может быть, и тоньше.

Все дело в ее глазах.

Ее обычно ясные зеленые глаза — ее обычно сухие ясные зеленые глаза — наполняются какой-то странной водянистой субстанцией, которую, если бы я не знала ее лучше, приняла бы за слезы.

Мое сердце подпрыгивает.

— Слоан? — нерешительно спрашиваю ее я.

Ее лицо морщится. Она роняет сумку, которую несет, затем икает и громко говорит:

— Как ты, черт возьми, поживаешь, сестренка? — и обнимает меня.

Я чувствую запах алкоголя, и меня переполняет облегчение.

Она всего лишь пьяна, а не плачет. Плакать означало бы, что это конец света.

Я выпаливаю:

— Я в порядке, я так волновалась, я не могу поверить, что этот ублюдок забрал тебя, Кейдж убьет его, если он причинил тебе боль, о боже, я так сильно по тебе скучала, ты в порядке?

— Отлично. Великолепно, детка, просто великолепно.

Она смеется. Ее смех звучит безумно.

Я отстраняюсь и держу Слоан на расстоянии вытянутой руки. Изучая выражение ее лица, я говорю:

— У меня от тебя мурашки по коже.

— Девочка, — икает она, — это взаимно.

Снова обезумев, я оглядываю ее с головы до ног.

— Слоан, поговори со мной! Ты ранена?

Она энергично кивает.

— Такое ощущение, что с меня содрали всю кожу, и бросили в кипящую воду, и там тоже есть провод под напряжением, так что меня бьет током, пока я варюсь заживо. Нет. Нет, нет, дело не в этом. Такое чувство, будто меня душат, поджаривают на раскаленных углях и сбрасывают с очень высокого здания, и все это одновременно. Это ужасно. Это хуже всего! Как, черт возьми, ты с этим справляешься?

Теперь я в полном замешательстве.

— Справляюсь с чем, милая? О чем, черт возьми, ты говоришь?

Из-за моей спины Кейдж говорит:

— Мне кажется, она пытается сказать тебе о том, что влюблена.

Мы обе смотрим на него. Потом мы смотрим друг на друга. Затем Слоан устало произносит:

— О, черт.

Я кричу:

— Да не может быть! Ты влюблена в своего похитителя? — Она кривляется. — Я имею в виду… может быть? Откуда ты знаешь, действительно ли это любовь?

Кейдж складывает руки на груди.

— Это любовь только в том случае, если ты готов умереть за того, кого любишь.

Ее стон слабый, жалкий и даже более тревожный, чем почти-попытка-не-разрыдаться.

— О, нет. Слоан, у тебя нет к нему чувств. Такое иногда случается с теми людьми, которых похищали. У них появляется симпатия к своим похитителям. Это называется Стокгольмский синдром, и это… Почему ты смеешься?

— Долгая история. Кто-нибудь, пожалуйста, может принести мне выпить? Я думаю, что хотела бы провести следующие несколько дней в состоянии комы.

Она проходит мимо меня в гостиную и бросается лицом вниз на диван. Я беспомощно смотрю на Кейджа, который почему-то не кажется удивленным таким поворотом событий.