Необычное задание

— Расшифровывать хорошо известную аббревиатуру! Ибо таким образом вы ставите под сомнение мою компетенцию!

— Простите! Не хотел вас обидеть.

— Между прочим, в Ленинграде в то время существовал аналогичный вуз. ЛИФЛИ назывался. Только вторая "Л" расшифровывалась иначе. В Москве — литературный, а у нас — лингвистический. Теперь это структурное подразделение ЛГУ.

— У нас случилось то же самое. И сейчас мы с Ярославом Ивановичем вместе трудимся на философском факультете МГУ, только на разных кафедрах.

— Бог ты мой… Ваш… наш факультет наконец-то восстановили в правах! Это правда?

— Да, — не замедлил подтвердить Плечов.

— Вы даже не представляете, сколько великолепных новостей мне сегодня доставили. Можно сказать, к жизни старика вернули!

— Старика? Но позвольте… Сколько же вам лет?

— Пятьдесят пять вчера исполнилось! И никто не поздравил. Ни одна, простите, сволочь… Если можно, повторите, пожалуйста, свое имя?

— Николай Петрович.

— Вы тоже кандидат или?..

— Нет. Пока лишь аспирант.

— И кто руководит вашим… нашим чудесным подразделением?

— Чернышев.

— Борис Степанович?

— Он.

— Знаю такого. Главный спец по софистам[14]. В 1937-м Боря, заручившись моим содействием, защитил кандидатскую без всякой, между прочим, диссертации.

— Теперь товарищ Чернышев уже доктор философских наук. А буквально накануне нашего отъезда пришло известие о том, что его представили к Сталинской премии. Так что ждем-с! Так сказать, со дня на день!

— О, какой молодец, какой молодец… Не загордился, не задрал лихую головоньку?

— Нет.

— Может, и признает своего научного прародителя?

— Непременно.

— Да… Забыл спросить… А его предшественника, Григория Георгиевича, куда девали?

— Андреева?

— А то кого же? Он, кстати, мой земляк, уроженец еще той — Санкт-Петербуржской — губернии.

— Понятно… Арестовали его. Больше года тому назад.

— За что?

— За антисоветскую деятельность. Товарищ Андреев позволял себе говорить вслух и об ошибках Верховного Главнокомандующего, и о незаконных репрессиях в довоенные годы.

— Вот видите, значит, не все так гладко в нашем королевстве.

— Да! Не все! Вот только кое-кто брюзжит у себя на кухне, а Григорий Георгиевич говорил о недостатках прилюдно, открыто!

— Вот и договорился…

— Эх, ничего вы, уважаемый академик, не поняли, — раздраженно рубанул ладонью ни в чем не повинный воздух Николай. — Андреев — наш человек, строгий, но исключительно порядочный. Он одним из первых добровольно вступил в народное ополчение. Рядовым бойцом. Но вскоре получил повышение и стал командиром отделения автоматчиков первого стрелкового батальона седьмого стрелкового полка пятой Московской стрелковой дивизии. С октября сорок первого по февраль сорок второго вместе с товарищами держал оборону на стратегически важном Калужском шоссе в районе Воронцовского совхоза.

— И что получил за свое безудержное рвение?

— Восемь лет лишения свободы по решению Особого совещания при НКВД СССР.

— Восемь лет! Без суда и следствия… В одном лишь Ленинграде репрессировали десятки ученых… Вам что-то говорят такие имена: Айзенберг, Альтер, Гарбер, Тымянский, Столяров, Васильев, Урановский, Жив, Кучеров, Мишин… Всех и не упомнишь! Разгулялись, сволочи, ой, пардон, так, что Институт философии пришлось закрыть… А вы еще меня вразумить пытаетесь, ребятушки. Не стыдно?

ГЛАВА 8

За окном быстро темнело.

А Плечов вдруг вспомнил одну из главных задач текущего задания: сохранить жизни всех фигурантов этой запутанной истории. Главным образом Мыльникова и его находящихся в эмиграции предков, одного из которых, как выяснилось, уберечь уже не удастся.

Да и за самого академика, пожалуй, никто и ломаного гроша не даст, если на его след выйдет группа Пчоловского.

Хотя… Врагам он тоже вроде как живым нужен. В качестве единственного посредника между искателями сокровищ (с обеих сторон) и нынешними хранителями реликвий.

Так что особого смысла в похищении Мыльникова нет.

Тем более — сейчас.

Прячь его, корми, охраняй, лелей, переправляй через границу…

Все это лишний, никому не нужный геморрой.

Гораздо проще, сподручнее выкрасть академика уже там, за бугром, где противодействие советских спецслужб будет сведено к минимуму.

Но…

Усилить меры безопасности — никогда не помешает.

Так, на всякий случай…

Кабы чего не вышло!

Придя к такому, то ли успокаивающему, то ли обескураживающему, выводу, Плечов пальцем поманил к себе Альметьева и первым вышел на просторный балкон, оставляя Прасковью наедине с "маньяком" Мыльниковым.

У этих двух к тому времени обнаружился общий интерес: старинная петербуржская архитектура. И они без раздумий пустились "во все тяжкие".

— Вызывали? — "потеряв нюх", бросил Николай, временно оказавшийся позади своего товарища, созерцавшего вечерний Большой проспект с высоты птичьего полета.

— Да. Что-то больно тревожно мне сегодня! — не оборачиваясь, пожаловался секретный сотрудник.

— И у меня весь день на душе скребут кошки…