неОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ

«Я иду к тебе, ты где, Ола?» – Саддам был всё настойчивее. Я почувствовала, что мои хлипкие баррикады рушатся: «Я на Фанаре». «Жди меня, буду через десять минут» – Саддам говорил так, словно теперь он боялся не дойти. Я замерла, и мне показалось, что всё вокруг принимает формат параллельного измерения, в котором я живу отдельно от мира и, в котором, рискую остаться навсегда. Но уверенно приближающаяся ко мне мужская фигура, вернула меня в реальность полуночи. «Прости меня, Ола. Мой телефон остался в магазине у друга, а потом я вспомнил это уже в пути. Я вернулся, но он растерял весь запас аккумулятора. Прости, не мог позвонить тебе поэтому». Я слушала эти бесконечные оправдания, напоминающие мне сцену из журнала «Ералаш» с той лишь принципиальной разницей, что сейчас мне было совсем не смешно. Слушала и думала о том, как легко людям удаётся найти оправдания своему нарушенному слову, своей неоправданной ответственности, своей непунктуальности. Я понимала, что сама порой поступаю точно также и сейчас меня вдруг стали занимать мысли не о собственном самочувствии, а о чувствах тех людей, с которыми я, возможно, когда-то поступала таким же образом. Я вспоминала своих друзей, коллег по работе, своего мужа и просила мысленно у них прощение. Я не хотела верить в то, что причиняла им такую же душевную боль, которую сейчас испытывала сама. Наверное, это самоистязание продолжалось бы ещё очень долго, но Саддам, как и все арабы, был нетерпелив. Он сделал резкий шаг мне навстречу и осторожно обхватил моё лицо своими ладонями, пытаясь заглянуть в меня как можно глубже, что бы понять. Я не хотела давать ему этой возможности и закрыла глаза.

Его ладони были такими большими, тёплыми и мягкими на ощупь, безумно родными по ощущениям, что мне вдруг сию же секунду захотелось разреветься в голос. Чтобы скрыть своё смятение, я порывисто обняла Кэпа и, пошмыгивая, уткнулась носом в его шею.

«Ты, моя сладкая… прошу тебя, обними меня покрепче, я тааааак соскучился» – промурлыкал он где-то над моим ухом, и слёзы опять подступили комом к горлу. В голову лезли какие-то, неуместные данной ситуации немые картинки: вот я в московской общаге с родителями, совсем ещё шкет, пытаюсь впихнуть в кукольную коляску брыкающегося всеми лапами упитанного персидского кота; вот, свисая с бортика бассейна на ВДНХ, тянусь за блестящей резвой розово-сине-жёлтой рыбой, а рядом отец смеётся и что-то пытается мне сказать, придерживая за лямку сарафана, а вот малолеткой, опять же с отцом на озере тщетно борюсь с его твёрдым намерением научить меня плавать… такие тёплые воспоминания, но их было нестерпимо мало… слишком мало, чтобы согреться и я, всё теснее и теснее прижималась к Саддаму. Проводя пальцами по его кудрявым чёрным волосам, жёстким от морской соли, не в силах оттолкнуться, я жадно вдыхала запах его тела, которое пахло пустыней, горячим песком, схожим по запаху с молотой корицей… с тех самых пор я очень люблю… корицу.

«Ялла бина, хабиби (давай, пошли, дорогая – араб.)». Я с трудом разжала объятия, и мы продолжили наш путь к морю. Эмоции переполняли меня, и я подумала, что возможно делаю Саддаму больно, вцепившись в его руку так сильно, как будто она удерживала меня над пропастью и была единственной возможностью не сорваться в водоворот своего чувственного безумия и не захлебнуться в нём.

«Знаешь, Ола, я всё ещё жду, когда ты придёшь в мой дом – говоря это, Саддам остановился и внимательно посмотрел на меня, – «надо что-то решать, понимаешь? Я не могу ждать долго».

Долго… это было не просто долго… это было мучительно долго, но я не знала что ответить. Момент выбора настал, но я по-прежнему не в силах была принять решение, ещё надеясь, что всё само собой утрясётся.

«Почему молчишь? Что? Что ты хочешь?» – Саддам атаковал.

«Не дави на меня, я не смогу,… прости». Саддам молча прибавил шаг по направлению к памятнику, и мне показалось, что рука, удерживающая меня на краю пропасти, расцепилась и я полетела с бешеной скоростью вниз к точке невозврата.

Словом, тот апрельский день мне запомнился. Он отпечатался в моей памяти не только теплотой объятий Кэпа, но и его поднятой чуть позже вверх рукой «на прощанье». Эль Фанар стал местом рождения и местом, как бы сказали изотерики, «астральной смерти» моего неожиданного, возникшего, как внезапный снег зелёной весной, дурацкого щемящего грудь чувства. Блин! Я кажется разрешила себе это – влюбиться… Вот чёрт! Теперь, когда я всякий раз восхожу по мраморным ступеням стелы и, опускаясь на корточки, глажу железные крылья взлетающих в небо птиц, я ощущаю отчётливо, что под огромной каменной плитой «похоронены» не только пассажиры упавшего боинга, но и все мои страхи. Тогда я впервые столкнулась с реальностью, в которой вдруг исчезли в нас в одночасье та счастливая девчонка с морской звездой на ладони и тот мальчишка, в глазах которого было море.