Однако внешне власть в городе сохранилась как будто без изменений: земская уездная управа продолжала функционировать, а то, что в ней снова сменился председатель и куда-то исчезли наиболее видные её члены, никого особенно не удивило. Председатели управы в этот год менялись чуть ли не каждую неделю, а отъезда некоторых её членов просто никто не замечал.
Но хотя в городе никаких переворотов или революций и не произошло, всё-таки стала чувствоваться какая-то неуверенность, растерянность существующей власти, и это стало сразу заметно по числу уличных происшествий. Участились случаи грабежей, вооружённых нападений на отдельных людей, на квартиры и дома. Народная милиция, состоявшая главным образом из мелких чиновников и гимназистов старших классов, службу несла плохо, многие из милиционеров попросту перестали появляться в милиции.
Если в первое время после Февральской революции в милиции были и рабочие кирпичного завода, то в течение лета их как-то всех помаленьку оттуда убрали. Теперь в связи с тем, что в городе и уезде стали появляться грабители и даже целые банды, управа вновь стала приглашать рабочих в милицию, но те охотно получали оружие, а в милицию идти не торопились.
На заборах и стенах некоторых домов расклеили объявления, запрещавшие хождение по улицам после девяти часов вечера.
Всё чаще повторялись слухи о каком-то бандите Сашке Кривом, человеке невероятной силы и жестокости. Он грабил магазины, лавки и частные дома: приезжал на подводе, грузил на неё самое ценное и куда-то увозил. Пытавшихся сопротивляться убивал. Даже говорили, что Сашка ограбил уездное казначейство.
Базары стали малолюдными. Крестьяне, привозившие на них продукты, за всё заламывали совершенно невероятные цены. Многие на деньги вообще ничего не продавали, а требовали за картошку, муку или мясо – одежду, обувь, а иногда и просто какую-нибудь городскую вещь, которая приглянулась, хотя о её назначении можно было только догадываться.
Почти все лавки были закрыты.
Рождественские каникулы начались скучно: ребят из дома никуда не пускали, приходилось играть во дворах или в комнатах. Кругом уже всё было занесено сугробами снега, по которым так хотелось пройтись на лыжах, или покататься на санках с крутого берега Мокши. Впервые в этом году во дворе гимназии не построили ледяную горку – не было на это денег.
Зима стояла суровая, с сильными морозами, часто вьюжило. Боря и его товарищи каждый день ходили друг к другу в гости. Большую часть времени проводили в комнатах: если у Юзика это время проходило за игрой в шахматы, то у Володи Армаша играли в солдатики, количество которых у него уже доходило чуть ли не до тысячи.
В один из таких вьюжных вечеров дней за пять до Нового года, кажется, на второй день Рождества, игра в мировую войну в квартире Армашей находилась в самом разгаре: весь пол в столовой был уставлен полками пехоты, кавалерии, батареями пушек и бомбомётов, из кубиков выстроились укрепления и крепости. В этот момент открылась дверь кухни, и показалась Поля:
– Боря, идём скорее домой, папа приехал!
Боря вскочил, уронив при этом стоявший около него полк гренадёр, и, не попрощавшись с товарищем, вихрем вылетел из комнаты. Быстро надел стоявшие в углу валенки (в квартире ходили в чулках), наскоро влез в рукава шинели и, надевая на ходу шапку, уже мчался по лестнице вниз, а там, по сугробам, проваливаясь в них чуть не по пояс, – к женской гимназии. Поля едва за ним поспевала.
Вбежав домой, Боря, как был, прямо в распахнутой шинели, в съехавшей на одно ухо шапке промчался в гостиную, где и увидел сидевшего за столом напротив бабуси человека в военном костюме, но без погон. Боря узнал в этом человеке своего отца и с радостным криком бросился к нему на шею.
Глава восемнадцатая
В октябре 1916 года Яков Матвеевич Алёшкин вернулся в свой полк и был назначен командиром второй роты. К концу шестнадцатого года уже не редкостью считалось, когда прапорщик занимал такую должность. А на Алёшкина, как ему стало известно от знакомых писарей, уже было сделано представление полковником Васильевым на звание подпоручика. Правда, это представление бродило где-то по тыловым канцеляриям и до конца войны так и не было рассмотрено, но роту Яков Матвеевич принял.
Осень и начало зимы 1917 года на фронте прошли без особых событий: боевые действия ограничивались ленивой перестрелкой, да и то чаще и больше стреляли немцы, у русских войск боеприпасы имелись в таких ограниченных количествах, что стреляли даже из винтовок только в случае крайней необходимости.
Всё чаще немцы стали применять газы, а защиты от них не было никакой. Противогазы Куманта и Зелинского поступали в действующую армию в мизерном количестве. От хлора, чаще всего применявшегося немцами, спасались влажными повязками, закрывая ими нос и рот, это позволяло покинуть отравленную зону.