Так, раздумывая, он не заметил, как перрон постепенно стал заполняться людьми, это были пассажиры, едущие по Кангаузской линии. Очнулся мальчик от своих дум, услышав возглас остановившегося перед ним человека:
– Эй, молодой человек, что вы тут делаете? Давно загораете? Куда следуете?
Боря поднял глаза и обомлел. Перед ним стоял чекист. Конечно, не тот, который когда-то пускал его на свидание с дядей Митей в тюрьму и, пожалуй, даже совсем не похожий на него, но в то же время и удивительно похожий. Он был одет в такую же кожаную куртку и галифе, на голове у него находилась такая же кожаная фуражка, а у начищенных хромовых сапог сбоку на длинном ремне болтался такой же револьвер в деревянной кобуре – маузер, как и у Казакова.
Несмотря на то, что сам Борис от работников ЧК ничего плохого никогда для себя не видел, он, как и многие из окружавших его, привык к этим людям относится настороженно. Поэтому и сейчас, обнаружив перед собой как из-под земли выросшего чекиста, он растерялся.
– Ну что же, так и будем молчать? – продолжал чекист, присаживаясь против Бори на корточки. – А послушай-ка, ты случайно не Алёшкин ли Борис, а?
После этого вопроса парнишка совсем смешался и не знал, что и отвечать.
– Да ты не бойся, я тебя не съем! Видишь ли, один мой хороший знакомый просил меня, чтобы, если я встречу такого хлопца, как ты, узнать, не его ли это сын путешествует. Так что, если ты не Алёшкин, тогда езжай себе куда тебе нужно, – и чекист поднялся.
Тут к Боре вернулся дар речи, он вскочил и торопливо заговорил:
– Да, да, я Алёшкин Борис и еду к своему отцу, он в Шкотово в военкомате служит. Только у меня литер кончился, и деньги тоже…
Как раз в это время мимо них, выпустив струю пара, прополз паровоз, тащивший несколько серых вагонов. Буфера лязгнули, поезд остановился. Боря успел заметить надпись на вагонах: «Владивосток – Кангауз», на некоторых были надписи: «Для китайцев».
– Ну вот, молчальник заговорил наконец, – с облегчением произнёс чекист, – а то я уже думал, что так до самого вечера молчать будешь. Впрочем, мы с тобой и так заговорились. Поезд-то сейчас отойдёт. Билет я тебе взять не успею. Делать нечего, поедешь со мной как арестованный: их мы имеем право без билета возить. Бери свою поклажу и иди вперёд.
Когда они подошли к вагону, то Надеждин, а это был именно он, сказал проводнику:
– Этот со мной! – и подтолкнул Борю к ступеньке вагонной лестницы.
Тот быстро забрался в вагон. Заняв одно из крайних купе вагона, Надеждин и Боря расположились с полным удобством. Узнав от кондуктора, что чекист везёт «арестованного», все пассажиры, а их было порядочно, старательно обходили это купе.
Конечно, внимательный наблюдатель заметил бы, что поведение чекиста, сопровождавшего арестанта, да и самого арестованного, довольно странное, но к ним никто особенно не приглядывался.
А поведение их было, конечно, странным: сперва «арестованный» сбивчиво, но доверчиво что-то долго рассказывал чекисту, после чего последний торопливо полез в висевшую у него полевую сумку, достал из неё большой кусок хлеба, намазанный маслом, и такой же большой кусок колбасы, передал всё это своему спутнику и с доброжелательной усмешкой наблюдал, с какой быстротой тает эта еда, с жадностью уничтожаемая Борисом.
Так они и доехали благополучно до Шкотово. Там Надеждин решил произвести небольшой опыт. Он знал, что уже несколько дней к каждому приходящему с Угольной поезду (а приходил он тогда два раза в
сутки – в 12 часов дня и в 8 часов вечера) на станцию выходил или сам Яков Матвеевич Алёшкин, или его жена Анна Николаевна, чтобы встретить уже давно ожидаемого сына. Телеграмму о его выезде Алёшкины получили почти месяц тому назад. Надеждин знал также, что Борис – сын от первого брака Якова Алёшкина. Знал он и то, что отец видел сына лет семь тому назад, а мачеха знала его только младенцем. Ему было интересно посмотреть, как встретятся они, узнают ли друг друга.
Поэтому, оставаясь в тамбуре вагона, он отправил Борю вперёд, и тот слез с подножки один. Но едва лишь он вступил на перрон, как услышал:
– Боря! Это ты?! – и увидел невысокую молодую женщину, торопливо пробирающуюся к нему через толпу пассажиров.
Мальчик остановился, взглянул на эту женщину, и её лицо показалось ему таким знакомым, родным и близким, что он, запинаясь, произнёс:
– Мама! – и через несколько секунд уже был в её объятиях.
Она была ростом чуть выше его. Обхватив его руками, целовала его, а по лицу её текли счастливые слёзы радости. Обнимая мальчика, она пыталась в то же время взять из его рук корзину, а он её не отдавал и так, полуобнявшись и борясь за корзинку, которую каждый из них тащил к себе, они выбрались из толпы на край перрона.
Женщина, наконец-таки одолевшая Бориса и забравшая корзину, улыбаясь и плача говорила:
– Ой, какой же ты большой вырос! Вот папа-то обрадуется! Ну, пойдём, пойдём скорее, он уже ждёт не дождётся…